Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

Она, наконец, услышала все, что о ней думают.

И сердце ее открылось добру и свету. Оно открылось у нее к правде.

Услышав все, что о ней думают, маленькая мнимая девственница преисполнилась внутренней гармонии и охотно признала свое несовершенство. Внимательно выслушав выступления, она заявила, что случившееся глубоко ранит ей сердце, поскольку вступает в противоречие с уже осознанными ею принципами хорошего вкуса и крепкой дружбы. А заявив это, маленькая глупая леди пошла и дальше, разумно предложив сделать тайное явным. То есть, она добровольно отказалась от высокого статуса девственницы и на совершенно равной основе предложила себя всем мужчинам фаланстера, чтобы ни для кого впредь не быть камнем преткновения.

После долгого обсуждения предложение маленькой леди было принято.

Почти два года фаланстер существовала вполне благопристойно, а потом (опять неожиданно) выяснилось, что в течение этих благопристойных двух лет маленькая глупая леди из Дебюка очень активно обманывала членов коммуны с неопрятными местными пастухами, которые время от времени перегоняли тучные стада по полям мимо счастливой коммуны.

Гармония снова была нарушена.

На этот раз – навсегда.

Сначала горела мельница (ее поджег один из обиженных пастухов), потом пошли нелады и ссоры, исчезли откровенность и открытость. А потом, вдруг влюбившись в маленькую глупую леди из Дебюка, немой умник Луис застрелил самого Часового. «Я думаю, что фаланстер и после этого мог существовать, – многозначительно заглянул в глаза Сергею Варакин, – но ни у кого не хватило смелости пристрелить еще и Луиса и его маленькую глупую леди. Понимаешь меня, Рыжий?»

«Кажется, нет».

«А ты меня слушаешь?»

«Конечно».

«Тогда что тут непонятного? – возмутился Варакин. – Настоящий рай должен жить по твердым законам».

«Может быть… Но у меня болит голова…»

«Отвести тебя в санчасть?»

«Не надо… Дай мне пару таблеток… Я пойду…»

Сергей поднялся.

В общем ему было все равно, куда идти.

Свернув в ближайший переулок, он увидел сад роз.

Морщась от боли, он, не раздумывая, толкнул калитку.

Новые Гармошки тонули в угарной дымке, сухая желтая хвоя осыпала дорожки, ветви берез безвольно обвисли. Даже трава завяла. Но благородные розы в саду стояли гордо и прямо. За ними явно ухаживали, для них не жалели воды, поэтому даже в такое сухое лето они пылали, как цветные костры, запаленные в честь языческого праздника.

– Нравятся?

Он покачал головой:

– Я сразу понял, что это твоя работа…

Теперь ясно, куда исчез Мишка Чугунок, приятель давний, хряк окабанелый, неистовый! Теперь ясно, почему не звонит. Теперь ясно, куда спрятался от бесчисленных кредиторов.

И вид у него отменный, невольно отметил Сергей.

Вовсе не законченный алкаш, каким его давно привыкли считать, не затрепанное жизнью безвольное существо, а нормальный мужик во цвете лет, и мышцы на его теле – крепкие мужские мышцы. И голубые глаза чистые, как просветленная оптика.

– Нравятся? – самодовольно переспросил Чугунок. – Ну, вот видишь! А то все, Мишка дурак, Мишка дурак!

– Я никогда так не говорил.

Наклонив голову к плечу, Сергей пристально рассматривал Чугунка.

Ну, Варакин ладно, Варакин понятно. Варакин – веселый, никогда не унывающий мошенник, таким его создала природа. Он всегда мог совершить нечто необыкновенное, например, всучить покупателю заведомо разбитую машину или всего за три месяца изучить английский.

Но Чугунок-то!

Но хряк окабанелый, неистовый!

Он ведь никогда не гнал волну, он просто предпочитал в ней купаться. Его постоянно сносило с волны, но он вновь и вновь ее оседлывал. Всю жизнь он искал неведомого счастья, которым, впрочем, без размышлений делился с любым первым встречным. Ничем другим, кроме этого неистового желания найти счастье, Чугунок, в общем, не выделялся из огромного числа крутящихся вокруг людей. Не было у него никаких особенных талантов, если честно, он даже воровать по-настоящему не умел. Говорил грубовато и путано, некоторые слова произносил невнятно, книг вообще не читал, много пил, иногда скатывался в запои, но все это только усиливало его неистовую жажду счастья. Время от времени он даже срывал неплохой куш, но в таких случаях его сразу самым роковым образом выносило на плохих людей. В результате он не столько догонял счастье, сколько бегал от вполне реальных несчастий. В детстве – от мелкого хулиганья, от жестоких и несправедливых, на его взгляд, школьных учителей. Позже – от несправедливостей казенной жизни. А еще позже – от бесчисленных кредиторов, и от братков, которым тоже умудрился насолить.