Андрей Орлов - Харбинский экспресс-2. Интервенция

– Садитесь, – сказал Грач и указал револьвером на казенного вида диван.

Сам встал у окна – самая выигрышная позиция. Огляделся вкруг – тоска; одни стеллажи с книгами. Мебель что ни есть канцелярского вида, глазу отдохнуть не на чем. В углу какой-то коврик скатан в плотный рулон.

Посмотрел на Дохтурова, потом вновь уставился на хозяйку:

– Где они?

Но тут «Лизонька Воронцова» опять взялась за прежнее.

– Господа, – нервно сказала она, – вам, верно, нужен мой муж. Но его теперь нет. Он инженер, служит на дороге. Сейчас во Владивостоке, по делам, и будет на той неделе. Если желаете, я могу телефонировать…

Грач не смутился, весело хмыкнул:

– Очень хорошо-с. Желаем. Телефонируйте.

Барышня встала и подошла к низкому ореховому столику на гнутых ножках, на котором был укреплен аппарат. (Последней модели, отметил про себя Грач, у нас в управлении таких пока нет.) Ему пришлось немного отступить в сторону, чтобы дать пройти, – размеры кабинета были не для троих человек.

Барышня сняла трубку, провернула рычаг:

– Алло-алло!..

В этот момент вперед сунулся доктор:

– Послушайте…

Но слушать его было нечего, доктор наверняка собирался сморозить какую-нибудь глупость – насчет ошибки и прочее. Но Грач все ж немного повернулся в его сторону. И вовремя: краем глаза он увидел, что книжный стеллаж за спиной доктора поворачивается вокруг себя!

– Послушайте, – проговорил Павел Романович.

Он намеревался сказать, что налицо явная ошибка.

Что эта барышня наверняка не имеет никакого отношения к «оппонентам», а потому грозить ей револьвером – дикость и произвол.

Произнести это следовало громко и твердо, однако получилось совсем иначе – шелестяще и как-то несмело. Ничего удивительного, что и слушать никто не стал.

Правда, Грач (странно: отчего это левый рукав у него свободно болтается?) все-таки глянул в его сторону. Однако всего на секунду; затем глаза его сузились, словно в зрачки попал сильнейший свет. А затем он поднял руку с револьвером и прицелился Павлу Романовичу в лоб.

Револьвер ударил три раза.

Бам! Бам! Бам!

Павел Романович отшатнулся, удивляясь, что еще жив. Посмотрел на Грача, потом обернулся: один из книжных шкафов был приоткрыт (это сперва так показалось, а после он рассмотрел, что шкаф имел секрет – мог поворачиваться на вертикальном шарнире, скрывая устроенную за ним потайную комнатку), а в проеме заклинился человек с залитым кровью лицом.

Так, значит, это в него стрелял Грач?

Павел Романович шагнул к раненому.

Грач тотчас закричал:

– Стойте на месте!

К черту, ответил ему мысленно Павел Романович. В сыскной у себя командуйте.

Но в услугах его надобности уж не было: подстреленный Грачом человек умирал. Рана на виске была неопасна – поскольку пуля ударила по касательной. Однако другие две попали точно в грудь.

«Первые две – останавливающие, третья – на поражение», – машинально подумал он.

Дохтуров слышал о тактике полицейской стрельбы, именно так теперь и действовал Грач. Правда, третий выстрел был неудачным (дрогнула все же рука у чиновника для поручений), но первые два сделали свое дело.

Почти механически Павел Романович коснулся запястья умирающего. Застрявший в полуоткрытом проеме, тот походил на огромного жука, наколотого иголкой.

Ощутив прикосновение, он поднял голову.

– Омэдэто… годзаимас… – сказал человек.

Китаец! Хотя… Нет, это наверняка не китайский.

– Да подите прочь! – рявкнул чиновник для поручений над самым ухом.

Павел Романович побледнел и выпрямился.

Это было уже чересчур, даже и по меркам нынешней ситуации. Но сказать ничего не успел – взгляд натолкнулся на барышню, о которой все вдруг позабыли. Можно было ожидать, что после пережитого (вторжение незнакомцев, угрозы, стрельба – наконец, кровь) она лишится чувств. Либо, по женскому обыкновению, хотя бы станет кричать.

Ничуть не бывало: Елизавета Алексеевна (ежели только это настоящее имя, мельком подумал Павел Романович) не кричала и в обморок падать не собиралась. Немного боком, по стенке она переступала к выходу – с очевидным намерением как можно быстрее покинуть поле сражения. По пути задела свернутый в углу коврик и на миг возле него задержалась.

«Развернуть, что ли, хочет? Вдруг все ж падать придется…»

И только она его коснулась, как коврик, разматываясь, сам собой покатился по полу. Это было невероятное зрелище. Форменный цирк. Кажется, вот теперь раздастся туш, и конферансье с фальшивою радостью вскричит: «Почтеннейшая публика! А сейчас под куполом смертельнейший номер – ковер-самолет!..»