Андрей Орлов - Харбинский экспресс-2. Интервенция

Грач подошел к нему и о чем-то спросил. Самого вопроса Дохтуров не слышал – волнение мешало. В иной раз он бы сам первым подал калеке. Но сейчас все чувства и мысли сосредоточились на предстоящем. Что собирается предпринять Грач? На что надеется?

Неизвестно. И уж совсем непонятно, отчего они заявились только вдвоем. Впрочем, это как раз объяснимо: виной тому запредельная жадность чиновника для поручений. Что, кстати, – признак весьма тревожащий. Скорее всего, сам Павел Романович до сих пор жив только благодаря ошибке Грача. Он полагает, будто панацея в руках у «оппонентов», а те лишь устраняют свидетелей.

В таком случае каковы возможные действия?

Думать особенно нечего: бежать при первой возможности. А далее? Возвращаться к Дорис опасно, особенно в одиночку. Нужно поспешить к Сырцову, забрать кота. Ах, как удачно, что этот Грач не надумал с Сырцовым как следует потолковать. Должно, времени не хватило. А ведь Сырцов вполне мог рассказать про кота, столь дорогого его новому другу. Грача б это непременно насторожило. Он не из тех людей, кто пропускает мелочи.

Чем дальше, тем стремительнее становилось течение мыслей. Да и не только мыслей – окружающее сделалось ярче, отчетливей, однако воспринималось отчего-то по частям, фрагментами.

Вот Грач оставил, наконец, инвалида в покое и возвращается. Вот они вдвоем на крыльце. Грач отчего-то морщится и рассматривает ладонь. Дребезжание звонка где-то в глубине, слишком долгое. Понятно, что не откроют. Может, там и нет никого.

Но тут вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла молодая дама – а может быть, барышня. Точно сказать нельзя: лицо ее закрывала модная шляпка с вуалью.

– Господа, что вам угодно?

– А вот что… – сказал Грач и потянулся рукой во внутренний карман – вероятно, за визитной карточкой.

«Прошляпили, сукины дети! – раздраженно подумал Грач. – Проворонили! А ведь в своих рапортах доносили – никакой дамы, дескать, в указанном доме не проживает!»

В общем, с филеров, ответственных за сие безобразие, следовало спросить по всей строгости. Проще говоря – шкуру спустить. Это и будет исполнено. Но после. А сейчас…

Грач сунул руку за пазуху и вытащил револьвер. Упер его стволом дамочке в грудь.

– А вот что… – сказал он. – Веди-ка в дом. Тихо.

Барышня (пожалуй что, так) приоткрыла рот. Но не закричала, нет. Часто-часто захлопала глазами и отступила назад.

Умница.

Грач – за ней. Он слышал, как следом ступил доктор. Парадная дверь закрылась.

Теперь Грач быстренько огляделся. Надо признать, скромная обстановочка. Гравюрки по стенам развешаны, справа в углу – стойка для зонтиков, подле нее притулилась калошница. В глубине высился гардероб.

В прихожую вели две двери – прямо и справа. А по левой стене начиналась лестница в бельэтаж.

– Где? – коротко спросил Грач.

Барышня (по всему, отличавшаяся похвальной сообразительностью) кивнула в сторону лестницы. По ней и отправились: первой – хозяйка, за нею шел Грач. А замыкал эту колонну Павел Романович.

Вышли на площадку. Тут началась анфилада.

Ну, это надолго, подумал Грач, однако ошибся – миновали всего две комнаты, а уже третья была тупиковой. По убранству сразу стало понятно: кабинет.

Не доходя, Грач остановился и потянул барышню за рукав:

– Как зовут?

– Лизавета… Воронцова, Елизавета Алексеевна, – ответила она почему-то нетвердо. Впрочем, Грач догадывался – почему.

– Ты вот что, Лизавета. Скажи-ка мне, где сейчас твои гости?

– Сударь, я одна… Поверьте…

Грач усмехнулся. Ишь ты: «Сударь»! Подумал – не-ет, бабонька, благородных играть тебе – кишка тонка. Юнец какой разве купится. А опытному человеку враз видно: свой желтый билет ты не вчера получила.

Продолжая улыбаться, он сказал:

– Знаешь, я ведь тебя сейчас застрелю. А их возьму все равно. Проще пареной репы. Ну как?

Она немного подумала и молча кивнула. Пошла вперед, не оглядываясь.

Грач – следом. На ходу он сделал такую штуку: левую руку осторожненько вытащил из рукава (причем снаружи было ничего незаметно) и завел назад. Там, со спины, за брючный ремень был заткнут английский пятизарядный «бульдог». Грач обхватил рукоятку, но вынимать не стал.

Так и вошел в кабинет. Со стороны было не особенно и заметно. Разве что пустой рукав болтается. Так мало ли… К тому ж известно: калек часто не принимают всерьез.

Все трое вошли и остановились посередине, и тут чиновник для поручений на какой-то миг все же смутился. А что, мгновенно подумал он, если все это – ошибка? Ведь один раз филеры уже обмишулились.