Сергей Зверев - Компромат на президента

Цирюльник рассмеялся:

– Я тоже попался. Хвать, а его не сдвинуть.

– Это чтобы стулья при качке по кают-компании не перекатывались, – высказал предположение Братин.

– Не знаю, где собирался встретить на Москве-реке девятибалльный шторм покойный Миша, – заерзал на привинченном стуле новый хозяин судна, – или он собирался плыть в одно из пяти морей, портом которых является Москва. Ни в школе, ни теперь не могу сказать, каких именно. Теперь уже нам не узнать.

Липский присел на край стула, сжал в кулаке матерчатую салфетку, небольшой пирамидой возвышавшуюся перед ним. Официант – крепкий, плечистый, замер у столика:

– Прикажете подавать?

– Можно и подать, – ответил Яков Цирюльник.

– Куда мы плывем? – огляделся Липский, корабль как раз проплывал под мостом, с которого на надстройку в прошлое плавание спускался Клим Бондарев.

– Катаемся, – Цирюльник положил перед собой руки.

На стол была подана водка в запотевшем графине, перед гостями и хозяином стояли большие тарелки с холодными закусками. За бортом журчала вода. Солнце уже исчезло за горизонтом, о нем напоминала лишь узкая оранжевая полоска над высоким берегом.

– За Мишу, интересный он был человек. Всегда красиво появлялся в компании, сумел красиво и уйти, – Братин поднял рюмку, – светлая ему память.

Братин и Липский выпили водку залпом, Цирюльник одолел рюмку в три глотка и закашлялся.

– Что, не пошла?

– Отвык я в Швейцарии с русскими пить, – заулыбался Яша.

– Не хватает тебе там родины, – на Липского нашло сентиментальное настроение.

– Для человека бизнеса родина там, где можно деньги заработать и жить спокойно, – отозвался Яков и остановил официанта, собравшегося налить по второй, – я сам.

Липский недолго думал, как помянуть погибшего:

– Миша, не поминай нас лихом, – и тут же проглотил спиртное.

В кают-компании зажегся мягкий свет, и тут же сделалось ощутимо темно за стеклами. Редкие огоньки загородных домов проплывали мимо корабля.

– Теория относительности, – нервно засмеялся Яков Цирюльник, – нам кажется, что берег движется, а на берегу видят, что это мы плывем вдоль него. Все относительно в этом мире, а где правда, никто не знает.

– Теория относительности не всегда действует, – сказал Липский и хмыкнул.

– Всегда, – не согласился Цирюльник.

– Она только для живых действует, – уточнил Семен, – нельзя сказать, что нам лишь кажется, будто Хайновский мертв. И уж тем более ему не может казаться, будто это не он погиб, а мы.

– Да, невеселые разговоры звучат на поминках, – задумался Братин, – ты, Семен, случайно, не философский факультет оканчивал?

– Теоретической физики.

– Выпьем, как положено, по третьей рюмке и возвращаемся. Ты хозяин парохода, ты и командуй, – Липский потер похолодевшие ладони, из широко раздвинутой стеклянной двери тянуло речным холодом, ветер то вытягивал занавески на улицу, то заносил их в каюту.

Цирюльник с каменным выражением лица разлил водку по рюмкам.

– Тебе сказать осталось, – напомнил Братин.

– Могу и я сказать, – кусал губы Цирюльник, – но у меня язык не поворачивается говорить о Мише в прошедшем времени, – он оглянулся на застывших у стены официантов.

– Можно и без слов выпить, и так все понятно, – проговорил Братин, вращая в пальцах рюмку.

И тут ему показалось, что тень легла на белые занавески.

– Ни у кого долгов перед покойным не осталось? – спросил Яков.

Липский нехотя признался:

– Есть один должок.

– Какой? – оживился Цирюльник.

– Просил он меня сделать одну вещь, если с ним что-то случится. Ты, Кирилл, знаешь о ней, за этим же столом Миша разговор вел.

Кирилл Андреевич помрачнел.

– Помню.

– Ну и… – Яков пристально смотрел на гостей.

– Не стану я этого делать, – рассек воздух ладонью Липский, – потому что жить еще хочу.

– И я не стану, – согласился с ним Братин.

– Не знаю, о чем вы договаривались, хоть и догадываюсь. Но дело ваше. Каждый себе и своему слову хозяин.

Тут занавеска на двери отлетела в сторону. В кают-компанию вошел сам покойный. Хайновский, скрестив на груди руки, с брезгливой усмешкой смотрел на сидевших за столом «друзей».

– Ми… Ми… Миша… – только и проговорил Братин, мгновенно бледнея.

Рюмка выпала из пальцев Липского, покатилась по столу, но задержалась на краю. Один только Цирюльник сохранял относительное спокойствие – просто замер. Братин опомнился и понял, что перед ним не призрак, лишь после того, как оба «официанта» наставили на него с Липским пистолеты.