Александр Тамоников - Волынская мадонна

Шелест скорчился у задней стены колодца и ускоренно прорабатывал варианты. Таковых у него практически не было. Где Леся?!

– Гаврила, прикончи его! Он один. У этой твари патроны кончились! – провизжал главарь.

Майор похолодел. Неужели так глупо все кончится? Здоровяк Гаврила подходил к нему не очень быстро, давал время поразмыслить, вспомнить свою недолгую жизнь. Рука Станислава потянулась к ближайшему черенку, обхватила его, стала вытаскивать из груды хлама нехитрый сельхозинвентарь.

Гаврила ухмылялся себе под нос. Он медленно переваливался с пятки на носок, ступал вкрадчиво, растягивал удовольствие.

В тот момент, когда этот милейший человек приблизился к углу колодца, но еще не объявился во всей красе, пришла в движение коса, прорисовала упругую дугу, пробила мошонку, распорола живот. Гаврила заревел, вытаращил глаза, рухнул на колени, выпустил автомат. Он просто не понимал, что происходит.

Стас схватил оружие, и короткая очередь пропорола Гаврилу как игла швейной машинки – кусок ткани.

Горбацевич сквернословил, волосатый тип заливал свинцом колодец, но попадал исключительно в мертвого громилу.

Майору контрразведки Смерш стало как-то веселее.

В паузе между очередями прозвучал одиночный выстрел. Затем еще один.

Стас с любопытством высунулся из-за сруба. Собственно, давно пора. Волосатый тип валялся на земле с пулей в организме. Вторая рука у Горбацевича повисла плетью. Из нее выпал саквояж. Извлечь пистолет из кобуры оказалось нечем.

За спиной Горбацевича стояла Леся. Красивая женщина с автоматом и с распущенными волосами на фоне дикой природы. Эх, не те картины рисовали русские художники-передвижники!

Шелест подошел к Горбацевичу. Тот смотрел исподлобья, в глазах бесилась ненависть пополам со страхом.

Стас покосился на Лесю. Она не меняла позы.

– Ты долго, – буркнул майор.

– Костяника поспела, – объяснила Леся.

– Вкусная, да? – спросил он.

– Что, сука, радуешься? – прошипел главарь банды. – Поймал меня наконец-то?

– Есть немного, Назар Иванович, – признался Шелест. – Ты же понимаешь, насколько это было важно.

– Ну, давай, арестуй. – Бандит осклабился. – Посади в тюрьму, пусть судят по вашей социалистической законности.

– Извини. – Шелест покачал головой. – Такая грязь, как ты, не имеет никого отношения к социалистической законности. Не судят таких подонков, чести много. Я убью тебя, Назар Иванович, именно так, как ты сам губил невинных людей. Сначала ноги вилами к крыльцу прибью, потом уши отрежу, глаза выколю, язык к чертовой матери вырву. Волосы с кожей срежу с головы, живот распорю. Посмотрим, сколько в тебе дерьма. Причинное место обязательно с мясом удалим. Надеюсь, часа за два управимся, и ты будешь радовать нас своими песнопениями. Олеся Владимировна, принесите, пожалуйста, вилы.

– Не имеешь права, сука! – взвыл Горбацевич.

– Да, ты прав, – сказал Стас, грустно вздохнул и нанес мощный удар кулаком.

Главарь банды повалился как спиленный столб. Челюсть под лопнувшей кожей отчетливо хрустнула.

Майор устал сегодня так, словно вагон с чугунным литьем разгружал. Он сел на землю и уставился на бесчувственного Горбацевича.

На цыпочках подошла Олеся, опустилась рядом. Он обнял ее как-то невзначай. Она нисколько не удивилась, прильнула к нему. Стасу стало так хорошо, как никогда не бывало.

«Зачем докладывать начальству о ее минутном малодушии? – размышлял Шелест. – Не было ничего, правильная женщина, комсомолка, партизанка. А тем, кто в курсе, можно популярно объяснить. Мол, так и задумано было, все шло по моему плану».

– А я решила, что ты и правда хочешь с ним все это сделать, – прошептала Леся.

– Хотел, – сказал он. – Но, увы, социалистическая законность – такая штука, которая применяется даже к подобной мрази. Труба зовет, Леся. Свяжем это чучело и пойдем собирать наших раненых.

– Пойдем. – Она прижалась к нему еще сильнее. – Посмотрим, что в саквояже?

– Не стоит. – Шелест помотал головой. – Нас же не прельщает блеск бандитских сокровищ, верно?

– Нисколько.

– Вот и я так думаю. – Он рассмеялся и поцеловал ее в щеку.

Она задумалась, подставила вторую.

– Мама, а почему дядя уже уходит? – спросила маленькая светловолосая девочка и надула губки.

– Не знаю. – Леся тяжело вздохнула. – Говорит, что страшно занят.

Шелест оглядел опрятную обстановку, чемоданы, пока еще пустые, отрывной календарь на стене, утверждающий, что сегодня 12 сентября 1944 года. Леся прижалась к нему, обняла за шею, долго не хотела выпускать.