Борис Кудаев: Пуле переводчик не нужен

Он понял сразу все: и постоянное сомнение провинциала в своей профессиональной компетентности, и необходимость в самоутверждении, и переполняющее меня чувство гордости – в 21 год выехать на самостоятельную работу в капиталистическую страну по тем временам и для столичного специалиста было бы достижением, – и ответил что‑то весьма благожелательное. Я ретировался на свое место, а через минуту ко мне подсел его молодой компаньон. Он объяснил мне, что этот человек – Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Индонезии, что путь предстоит неблизкий, что посол устал и не надо его беспокоить. Посол… Господи! Для меня это слово звучало тогда так же, как «небожитель»…

Но чувство самоуспокоенности, возникшее после одобрительных слов посла, было напрочь сметено через несколько часов в зале прибывающих пассажиров делийского аэропорта Палам. Пограничник, неодобрительно посматривая на меня и моих спутников (он сразу невзлюбил нас за то, что, судя по билетам, мы дальше должны были лететь в Карачи, то есть в Пакистан, который уже несколько раз воевал с Индией), спросил на каком‑то чудовищном диалекте: «Дыс чхотта бэби уид я?» Я остолбенел. Я не понял ни одного слова, кроме «бэби». Стоявший за нами молодой и загорелый человек в кашемировом пуловере – самой удобной для Дели одежде в феврале (это я узнал намного позже), спокойно «перевел» мне на нормальный английский: «Господин офицер хочет узнать, с вами ли этот ребенок? Чхотта – значит «маленький» на хинди». Но ведь только это слово было на хинди, а все остальные – неужели на английском? Так я впервые столкнулся с «пиджин инглиш» – «самодельным», как сказал бы Андрей Платонов, английским языком, на котором говорят бенгальцы, меланезийцы, полинезийцы, нигерийцы и другие экзотические, «богом разукрашенные народы».

Когда мне пришлось позднее в Бангладеш работать с местным чиновником, господином Бадруддоджой, я, профессиональный переводчик, был впервые в жизни вынужден прибегнуть к услугам другого переводчика. Доктор Кадри переводил мне на нормальный английский все то, что говорил на этом английском языке Бадруддоджа, а я переводил далее на русский – работа продвигалась вдвое медленнее, но другого выхода не было, иначе работа не шла совсем. Я так и не смог усвоить этот чудовищный жаргон. Странно – ведь, хотя я совершенно не способен понять, что такое косинус, с языками я никогда особых трудностей не испытывал.

В университет я поступил, уже прилично владея английским языком. Моей настоящей, не школьной учительницей, или, как теперь говорят, репетитором, была замечательная русская женщина – Елизавета Романовна Сыромятникова. Внучатую племянницу графа Льва Николаевича Толстого в Нальчик забросила довольно тяжкая судьба. Дворянка, великолепно владевшая английским, французским и немецким языками, она приехала вопреки воле родителей молоденькой девушкой в Россию из Лондона, где жила ее семья, чтобы стать санитаркой и ухаживать за русскими солдатами и офицерами, раненными в ходе Первой мировой войны. Романтика юности вышла ей боком и жестоко исковеркала всю ее жизнь – здесь ее застала революция, затем гражданская война, и возвращение в Англию стало невозможным. Она бедствовала, пока не пришло время налаживать международные связи большевистского правительства. В Россию стали приезжать иностранные специалисты. Она стала переводчицей, затем преподавала английский язык в Сельскохозяйственной академии ВАСХНИЛ. Семьи не создала, друзей не было – сверстники чурались ее, ведь в ее анкете было указано: «из дворян».

Отечественная война застала ее на каникулах, неподалеку от Гатчины. Когда пришли немцы, кто‑то из селян подсказал им, что городская учителка может им помочь – знает немецкий. Потом вернулись наши и, недолго думая, посадили ее за сотрудничество с оккупантами. Так как особых обвинений против нее выдвинуто не было, ее отправили отсиживать срок на юг, в Нальчик. Здесь ее и освободили через восемь лет, но без права проживания в столичных городах и без права преподавания в государственных учебных заведениях. Деваться ей было совершенно некуда, и она осталась в Нальчике, а так как ничего другого она не знала и не умела, то стала заниматься с детьми языками. Когда я в девятом классе схватил очередную двойку по английскому в школе, мама решила, что пора найти мне репетитора. Так я оказался в крохотной комнатке на улице Чехова, где постоянно бормотал на английском языке голосами дикторов Би-би-си хороший многоламповый «Филипс» – единственный предмет роскоши в спартанском быту Елизаветы Романовны.

Читать дальше