Юлия Латынина - Саранча

Только один из этих директоров сидел в гостиной — Герман Лашкевич, бывший одноклассник и троюродный брат Колуна. Лашкевич построил в Тарске свою, совершенно независимую от Колуна торговую империю и несколько лет отказывался общаться с родственником, а вот теперь, в самый печальный для Семена момент, внезапно заявил, что менты творят беспредел.

Мирославы в гостиной не было. В дверь просунулся охранник с сотовым телефоном в руке, кивнул Лашкевичу и сказал.

— Это Сайко.

Лашкевич поднялся, взял телефон и вышел. Ни у кого из присутствующих сотовых с собой не было, все боялись, что сотовый в режиме ожидания может прослушивать разговоры.

Лашкевич вернулся, отдал мобильник охраннику и сел в кресло.

— Завтра губернатор подает запрос о снятии депутатской неприкосновенности, — сказал Лашкевич, — похоже, он разжился пленкой от Спиридона.

— Это его сторожевой пес добыл, — добавил один из бригадиров, — гебешник, Кононов. Он у Жечкова спец по этим делам.

— Семен, тебе надо уехать из страны, — сказал кто-то сбоку.

Руки Колуна безжизненно лежали на подлокотниках кожаного кресла.

— Черт бы побрал эту бабу! — взорвался Полтинник. — Ну арестовали бы ее, ну не сожрали же бы ее в ментовке? А теперь — полный улет. Стволом в морду собровцам! При исполнении!

— Дело не в Мирославе, — от озвался Колун, — я не могу позволить всяким козлам ходить своими копытами по моему казино.

Помолчал и добавил:

— А из страны я не уеду. На следующей неделе арбитражный суд…

Лашкевич нервно щелкнул зажигалкой.

— Блин, какой суд! — не выдержал Лашкевич. — Тебе шкуру надо спасать, а ты о какой-то «Заре»! Нет «Зари»! Забудь, проехали! Хочешь, я с Санычевым переговорю, вам мириться надо…

— Потуши сигарету, Герман, — спокойно сказал Колун.

— А?

— В этой гостиной не курят, ясно?

Лашкевич в раздражении утопил сигарету в стакане с минералкой.

Семен поднялся и вышел в холл. Там было темно, и только через раскрытые двери были видны крепкие стриженые профили: пацаны обсели столик в соседних комнатах и играли в карты. На улице опять начался снегопад, двор за стенами дома был ярко освещен, и снежинки валили вниз косой стеной, танцуя в свете мощных прожекторов, Залитая светом вилла была похожа на прозрачный шар, плывущий в ночной сторожкой темноте.

Потом где-то далеко за пределами виллы, на повороте, вспыхнул свет от пробирающейся проселочной дорогой машины. Фары померкли, опять вспыхнули на повороте и засияли ровным светом у ворот.

Колун сошел вниз.

Ворота растворились. Обшарпанная частная «пятерка» прошуршала колесами по гравию и остановилась у ног Колуна. Дверца машины открылась, и из нее вышел Царьков. Выглядел Царьков неважно: у мента был порван воротник, и на рукаве расплывалось свежее пятно крови. Царьков с трудом обошел машину и открыл багажник. В багажнике лежал человек, и это был Спиридон.

По кивку Колуна двое охранников вытащили Спиридона из багажника и поволокли в дом. Царьков молча сел обратно в машину и дал задний ход, но на этот раз ворота перед ним не открылись. Колун наклонился к окну «пятерки».

— Я там наследил, — сказал Царьков, — Варенькова, пять. Два трупа. Пошли людей прибраться.

— Иди в дом, — негромко проговорил Колун.

Спустя полчаса Семен Колунов спустился в подвал. Вопреки мрачным слухам, окружавшим виллу авторитета, подвал ее был совершенно неприспособлен для содержания пленников: в этих целях использовали соседнюю дачу Полтинника.

Подвал на даче Семки Колуна был выкрашен в веселенький розовый цвет и скорее напоминал американский басемент: в нем стояла газовая печка, бойлер, да стиральная машина с рассыпанным возле нее бельем. Теперь между котлом и машиной лежал резиновый коврик от автомобиля, а на коврике лежал Спиридон. На него вылили достаточное количество воды: Спиридон вполне очнулся и глядел на своего старого подельника колючими глазами.

Семен, склонив голову набок, изучал отморозка. Спиридон воплощал в себе все то, от чего Семен пытался уйти. Оружие в потных трясущихся руках, тренировочные костюмы и золотые цепи. Пьянки боевиков, шипящий утюг на жирном животе лавочника и тактические комбинации на уровне «ща как дам». Но ужас заключался в том, что уйти от этого было нельзя. Месяцев восемь назад по городу прошел слух, что Семен Семеныч слишком вознесся главою и о таких мелочах, как ларьки и рынки, не заботится. Тут же полезла из-под земли всякая новая сволочь, молодая и неученая, с наглыми улыбками и вопросами: «А кто такой Колун? И почему мы должны делиться с Колуном? Он у нас теперь депутат? Вот пусть и депутатсгвует…»