Юлия Латынина - Саранча

Ольга к этому моменту плохо соображала, что с ней делают. Она почти постоянно кололась и не возражала против мужчин. «Крышей» у борделя служили менты, и однажды из подслушанного разговора Ольга поняла, что она попала сюда потому, чтобы у Олега Ковальского не возникло никаких проблем. Если бы ее мать или она сама действительно поехали в Москву, то — какой смысл?

Куча людей подтвердила бы, что Ольга — законченная наркоманка и подрабатывает проституцией с тринадцати лет, и ясно, что это просто кто-то из ее клиентов, бандит или иная шваль, попросили малолетнюю проститутку написать заяву на сына первого заместителя начальника областного управления.

Два дня назад Ольга сбежала из квартиры и попыталась уехать из города, но на вокзале ее замели менты — кто-то из них за это время успел побывать у нее в клиентах. Менты не сдали девочку обратно хозяйке, а посадили ее в обезьянник и приспособили для общего пользования, а иногда выпускали на вокзал к клиентам. Выручку они забирали, а взамен немножко ее кормили и давали травки.

Менты били ее и издевались, а три дня назад пьяный дежурный, у которого никак не вставал, с досады вогнал ей между ног пластиковую бутылочку из-под минеральной воды.

Ольга говорила все это тихим, совершенно безразличным голосом, и Царькову было ясно, что девочка эта не будет бороться, что ее сломали, и сломали навсегда, — да и то правда, что тут можно было сделать? Она, к примеру, может пойти на городской канал «ТСТ», дружественный Колунову, и рассказать свою историю, но даже «ТСТ» поостережется использовать эту историю в разгар взаимного оплевывания. Потому что, действительно, Ковальский немедленно разъяснит, что Колун заплатил за этот репортаж малолетней наркоманке, а при чем тут его высокоморальный сын?

Ольга схлебала две тарелки супа, и съела полкило сосисок, а потом ее всем этим вырвало, и Царьков отправил ее из туалета в ванную — мыться.

Когда она вернулась, опер, неподвижно глядя в закопченное ночью окно, курил одну дешевую сигарету за другой. Ольга положила ему руки на плечи, и когда он обернулся, он увидел, что старый халатик на девочке распахнулся, обнажая маленькие, с абрикос, груди и черную застарелую царапину под ребром. Царьков невольно перевел глаза вниз и увидел, что бедра девочки изнутри покрыты синяками.

— Яков Иваныч, спасибо вам большое, — сказала девочка, — и можно мы займемся любовью попозже? Я очень устала.

Царьков вынул сигарету изо рта.

— Запахнись. И ложись спать.

Царьков курил на кухне довольно долго — до тех пор, пока Ольга не заснула в единственной комнатке его квартиры на видавшем виды двуспальном диване. Убедившись, что девочка спит, Царьков посидел еще немного, щелчком отправил бычок в раковину, неторопливо собрался и отправился в облУВД.

В кабинете заместителя Молодарчука, Станислава Ковальского, горел свет, и из-за неплотно прикрытой двери слышались взрывы хохота. Это удивило Царькова — обычно начальство на работе не задерживалось.

Яков толкнул дверь и вошел внутрь. В кабинете было людно и пьяно. На столе стояла большая двухлитровая бутыль виски, и вокруг нее, как цыплята вокруг курицы, расположились бутылки и бутылочки поменьше. Прямо поверх документов красовались изрядно опустошенные тарелочки с ветчиной и сыром, и толстый, красноносый капитан Родин с хохотом воздевал тучный кулак, в котором были зажаты несколько спичек.

Ковальский разочарованно рассматривал целую спичку, которую он только что вытянул.

— Присоединяйся! — весело сказал капитан Родин.

— А на что игра? — спросил Царьков.

— На шлюху Колуна. Певичку.

— Ее сейчас привезут, — сказал Ковальский.

— Почему? — спокойно уточнил Царьков. Ковальский плотоядно чмокнул.

— Торговля наркотиками, — сказал он. — У нас есть два свидетеля. И сама наркоманка.

Царькову очень нравилось, как поет Мирослава.

— Я не слыхал, чтобы она кололась, — сказал Царьков.

— Нет, так будет, — расхохотался Ковальский. Царьков помолчал, и в этот момент в кабинет просунул нос Санька Синицкий.

— Яш, тебя, — сказал он, — какой-то мужик насчет кефира.

Яков Царьков задумчиво оглядел натюрморт с бутылками и спичками. Пожал как-то криво плечами и вышел из кабинета.

Было уже около часу ночи, но в особняке Колуна никто не ложился спать. В креслах около потрескивающего камина сидели несколько самых близких друзей Колуна, из числа тех, что начинали с ним вместе в подворотнях и у ларьков. Да и то сказать друзей у Колуна в последнее время стало меньше, и первыми куда-то пропали жирные чиновники, развлекавшиеся за счет Колуна в «Радуге», и всяческие директора, знакомившиеся с ним уже в областной Думе.