Федор Зуев - Обреченные на месть

В это время подошедший санитар укрепил носилки в машине и захлопнул двери «скорой помощи». Машина сорвалась, оглашая всю округу резкой сиреной, уводя бабу Дуню в госпиталь.

В ближайшем латинском ресторанчике, куда я отправился, никто не сказал мне ни одного дурного слова. Я пил свое виски, угощал им сидящих рядом нелегалов из Центральной и Южной Америки, ел суп из лимонов, сваренных с луком и без кожуры… Жизнь в очередной раз поставила мою судьбу на ребро, как американский квотер, упавший на кучу песка.

Вернувшись во втором часу ночи в дом, наткнулся у дверей на стаю голодных котов, которых раньше подкармливала баба Дуня. Я достал из холодильника любимые рыбные консервы Ростислава и открыл их, потянув за кольцо. Вывалил сардинки перед котами. Те, урча и ссорясь, набросились голодной бандой на еду. Поразмыслив немного тяжелой головой, вновь достал из холодильника оставшиеся консервы.

— Это вам поминки по Ростиславу, — объяснял я котам свою щедрость. Я физически чувствовал, как уходит из меня недавнее спокойствие и возвращается прежнее состояние загнанного, обложенного со всех сторон красными флажками волка.

Поздним утром меня разбудил звонок детектива Морсиано. Он сообщил, что уже знает о произошедшей трагедии и сейчас едет от родителей в Вашингтон Ди Си. На обратном пути обязательно заедет в дом Ростислава и встретится со мной. Совершенно серьезно он сообщил, что спокойная жизнь у меня, по его мнению, закончилась. Бабу Дуню отвезли в ближайший частный госпиталь «Холисвуд» в пятнадцати-двадцати минутах пешего хода от дома, где она теперь наблюдается в кардиологическом отделении. Если получится, то он к ней сегодня заглянет.

Я попытался тоже навестить старушку, но меня не пропустили, сообщив, что она сейчас отдыхает. Я передал ей букетик незатейливых цветов и с чистой совестью отправился по магазинам выполнять заказы Ангелины. Это как-то отвлекло меня от воспоминаний вчерашней трагедии.

Хилсайд авеню, конечно, был не Бродвей, но и здесь все нашлось, и, видимо, по значительно более низкой цене. Закончив с покупками, я отправился домой. И чем ближе я подходил, тем навязчивей меня одолевала мысль, что всех моих близких и друзей, а также и меня преследует чье-то проклятие, и, возможно, это проклятие не одного, а множества загубленных душ. И никакие расстояния не спасают от этого…

Поздно вечером вернулся Морсиано, объявив мне, что останется ночевать в доме. Уставший, но довольный, он не отказался от виски и, отпив пару крупных глотков, сообщил мне, что сегодня днем из Вашингтона в Москву вылетел беспосадочным рейсом «Аэрофлота» с перевязанным глазом, окривевший Петр Львович Черных.

— Задержать его не успели, а жаль, — добавил детектив устало. — Нападение в частном доме, угрозы, шантаж, убийство… Всё по совокупности от двадцати лет до пожизненного.

— С одним-то глазом не больно высидишь, — засомневался я.

— Да и с двумя тоже, — подтвердил он. — Теперь это дело из разряда особо опасного криминала перейдет в дипломатическое ведомство, которое в дальнейшем будет требовать его выдачи. Без всякой, впрочем, надежды на положительный результат.

— Нарисовать в России пустую могилу или со жмуриком-бомжом ничего не стоит, — подвел я итог всем этим предположениям.

На обратном пути Фред успел побывать в госпитале у бабы Дуни, и его, в отличие от меня, к ней пустили. Евдокия Степановна хоть и была слаба, но подробно поведала ему о случившемся в их доме.

— Пришедший искал тебя, — пересказывал мне Морсиано, — и не поверил, будто бы тебя нет в доме. Узнал он о тебе от кого-то в той церкви, во Флашинге, где вы с Ростиславом и были-то всего пару раз вместе на службе. У таких «торпед» есть свои люди везде, — добавил он не без значения. — А Ростислав всегда был вспыльчивым человеком, а тут в его же доме какой-то проходимец стал чего-то требовать… Старик схватил за шиворот наглеца и поволок к выходу. Тот, рассвирепев, вытащил револьвер и, угрожая, толкнул хозяина дома. На что воинственный хозяин дома выстрелил бывшему чекисту прямо в глаз. Видимо, поняв, что дед следующим выстрелом может выбить ему последнее око, обезумевший от страха бывший подполковник КГБ—ФСБ разрядил в сына белогвардейского офицера почти половину своего барабана. На третьем выстреле у него произошла осечка. Надо думать, этот бывший чекист — человек неуравновешенный, жестокий и битком набитый всякими комплексами. Под вой ополоумевших от страха котов он бросился вон из дома, обронив свой револьвер и крича что-то по-русски. Как заметили свидетели, одной рукой он зажимал свой выбитый глаз.