Эльмира Нетесова - Изгои

Так у тебя как глоток, так бутылка! — вспомнил Иван Васильевич.

Ой, памятливый какой! Ну, что тебе за разница? Никто не жалуется, все довольны, — подвинулась баба на тряпье.

Я только спросить хотел…

У баб не спрашивают, у них просят! Особо ночью! Ты все еще городской! Иди ко мне! Научу любить по-нашему, — встала, смеясь.

Не надо! Я не готов! — попятился к выходу задом.

Ништяк! Во! Как прихвачу! Все дыбом встанет! Даже там, где облысело! — хотела ухватить Шныря, но тот успел нырнуть в двери и растворился в темноте, услышав за спиной: — Вань! Ваня! Ну, где ж ты, красавчик мой! Иди ко мне! Я уже! Я вот она! Нешто смылся? Во, чудак! Ну, хрен с тобой…

Иван Васильевич не решился больше искать Тамару по хижинам. Решил, увидев утром, застолбить за собою следующую ночь.

Но утром, как ни высматривал, не увидел бабу. Не мелькала среди бомжей, не видно было ее на свалке, возле хижин.

Может, приболела? — решил спросить о ней у подруги.

Тамара с час назад ушла в город. Там до вечера пробудет как всегда. А вы когда воротились? Чего ж не разбудили? — посетовала рыхлая неопрятная бомжиха.

Не там искал! — вздохнул Шнырь.

Она и сегодня ко мне придет. Теперь с нами живет, — похвалилась баба.

Иван Васильевич целый день слонялся по городу. В сквере доел чью-то булку, из контейнера достал куски плесневого хлеба, потом и кусок колбасы вытащил. Наелся и пошел к базару, не глядя на встречных. И вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял голову и глаза в глаза встретился с Марией. Шнырь от неожиданности растерялся. Как много времени прошло, как много воды утекло, как состарилась она… Сколько морщин появилось на лице, вокруг глаз и губ… Как он любил ее… Как давно это было.

Здравствуй! — вылетело эхом само по себе. А может не губы, душа сказала?

Ты жив, Ваня?! Господи, как хорошо! Ты жив! Не умер, не убили! Лишь постарел немножко. Ну, самую малость. Виски вот снегом обнесло. А так все прежний, — подошла совсем близко и спросила: — Как ты? Где живешь?

Бомжую. Как многие. Живу на свалке. Хвалиться нечем.

А я челночничаю. Так что недалеко от тебя ушла. Детей надо доучить. Сын учится и уже работает, а дочь в этом году заканчивает. Вот отмучаюсь с ними и все. Можно сдохнуть.

Веревку намылить иль скамейку подать? — напомнил Марии сказанное ею когда-то.

Ты все язвишь? И не устал? Ведь столько лет прошло, мы не виделись. Ты даже о детях не спросил.

Я знаю о них все. Больше, чем ты думаешь. Ими всегда интересовался.

Почему ни разу не звонил?

На это не получил разрешенья.

Чье? Оно тебе нужно?

В моем положении — бесспорно.

А я ждала, — опустила голову.

Не надо, Маш! Не обманывай хотя бы саму себя.

Да при чем тут я? Хотя бы дети тебя услышали.

Я видел их. Пусть не часто, но было.

Вы говорили?

Нет. Я не решился подойти. Сама помнишь: они отвергли меня.

Глупыми были. Теперь изменились.

Глупыми рождаются. Эта болезнь не лечится. Она навсегда…

Неправда! Есть средство от той болезни. Бедой зовется. Вышибает глупость напрочь. Не только у детей, — глянула в глаза, как когда-то, давным-давно.

Я не верю. Беда проходит, и глупость возвращается. Она как гниль в яблоке.

Ну они и твои дети…

Они уже выросли. Я им еще тогда не был нужен, — выдохнул на стоне.

Их бы о том спросил.

Зачем? Кто я теперь для них?

Отец!

И что ты предлагаешь?

Не прятаться, не обходить друг друга. Что-то не получилось. Все ошибаются. Но я никогда не запрещала тебе общаться с детьми. Они в нем нуждаются: чем старше, тем сильнее.

Иван Васильевич недоверчиво глянул на Марию

«Видно, клюнул жареный, коль так заговорила», — подумал человек.

Зашел бы! Ведь не гость!

Беда в том, что хозяева чаще всех на гостей нарываются, а потом меняются местами. Мне и последнего не позволили.

Никого у нас нет. Втроем живем. И сын от женитьбы отказался. Повременить решил. Сами мучаемся, как можем. Друзья, знакомые отвернулись, отказались в одночасье. И мы ни к кому не ходим в гости. Сами выживаем, как Бог дает.

Иван Васильевич будто заново всматривался в лицо жены. Куда делись прежние веселость, беззаботность? Улетучились как туман, оставивший седую паутину на голове женщины.

Когда придешь? — спросила Мария.

Иван Васильевич вздрогнул от внезапности прямого вопроса и, глянув на противоположную сторону улицы, увидел Тамару, выходившую из милиции. Ее до самых ступеней проводил следователь.

Ты чего? Что с тобой? Чего побелел? — заметила Мария.