Эльмира Нетесова - Изгои

«Я буду ждать», — вспоминает слова, которые запомнились, запали в душу, но разум не соглашается.

«Она из командировок не дождалась. На тряпки и хахалей променяла семью. Теперь, когда никому не нужна стала, решила вернуть. Надолго ли? Как старую куклу из нафталина достанет. Ей-то что? Надоело всюду самой крутиться. Захотела горб оседлать. Неважно чей. Какой первый подвернется. Прикидывается одумавшейся, поумневшей. С чего бы так-то? От легкой жизни отвыкают трудно. Чуть минет лихо, на первого гостя променяет. Нет! Не буду звонить! Я еще не свихнулся!», — решает для себя Иван Васильевич.

Но откуда-то изнутри слышит другой слабый, неуверенный упрек: «А ведь к детям звала: «В них и твоя кровь». Они взрослеют. Пусть научатся от тебя самой великой мудрости: уменью прощать без упреков. Без этого как станут жить? Чужие убеждения не подействуют. И только самому можно доказать…».

«Кому нужны эти жертвы, иль не сыт ими еще? Столько пережил, чтобы снова сунуться головой в омут? Вторично уже не выберешься из него живым!» — спорит разум, заглушая сердце.

«Нет! Не буду звонить!» — упрямо твердит человек и держит себя в хижине силой, боясь выйти наружу, вдохнуть весеннего воздуха полной грудью, поверить, что жизнь не кончается.

Три дня не выходил из лачуги Шнырь. Лишь по глубоким сумеркам присаживался к мужикам у костра Слушал, как они провели эти дни, что нового увидели и услышали в городе.

Сегодня дочку встретил в трамвае, домой ехала. Аж заплакала от радости, когда увидела. Всего об- целовала. Домой звала. Я ей и сказал: «Не могу! Чужой я там». Так она обещала мать прогнать вместе с бабкой! Но я запретил. Зачем все менять? Ничейным стал я. А надевать цепь на шею снова не хочу. Так-то и расстались: она в слезах, иу меня вся душа запеклась, — говорил Дмитрий.

Меня старуха на базаре тож укараулила! Хвать за шкурку и блажит: «Ты куда, старая шелупень, сбег от семьи и хаты? Мы ж тебя за упокой цельных два года пропиваем, а ты навовсе живой, чтоб твои глаза повылазили! Где лихоманка носит беспутного? Аль к какой распутнице пристал? Во, какую рожу отожрал! Куды свою чахотку дел? Дома, выходит, придурялся?». «Отваливай, старая кошелка! Я лишь здоровый нужон был! Хворого в сарай кинули, мол, сдыхай сам по себе, чтоб глаза не видели! А я отдышался середь доброго люда. И боле знать вас не желаю. Отпетого в красный угол не сажают!», — ответствовал я ей, — рассмеялся Кузьмич и добавил: — Ох, и гналась за мной! Цельных три квартала! Все бегом, юбки подобрав. Про срам запамятовала. Голосила, мол, одумайся, старый хрен! Ить хоронить станет некому! Оборотился я и ответствовал, что подыхать и не собираюсь. Живу как мужик! И человеком себя чувствую! И свою судьбину, какая ни на есть, несменю на бабу и сродственников. Оне только и горазды отпеть! Даже заживо! — вздохнул Кузьмич.

Тамарку никто не видел? — спросил Шнырь у мужиков.

Пашке встретилась! Эй, Павло! Ходи к нам. Трепни, как с фискалкой свиделся? Шнырь интересуется! — позвали бомжи мужика, присевшего к бабьему костерку. Тот неспешно подошел, сел напротив Ивана Васильевича.

Где увидел ее? — спросил Шнырь.

В пивбаре! У мужиков охлебки клянчила. Фингал под глаз ей кто-то успел нарисовать. Ну, я и спроси: «Чего смылась? Иль заклеила пархатого? По тебе кое-кто тоскует!». Она аж глаза на лоб выкатила, а я ей дальше заливаю, — оглядел Пашка изумленно молчавших бомжей и продолжил: — «Как ты ласты сделала, он с хижины не вылезает. Все вздыхает, лежит, не ест».

Срать разучился! — вставил Кузьмич.

Зачем ты ее зовешь? — не понял Шнырь.

Она не слышала нашего базара и смылась враз после разговора с тобой. Пусть не вешает следчему, что боится нас. Пусть не возникают здесь менты. И она не думает, что тут ей мстить собираются. Коли достанет за душу, все можно устроить, но не на свалке и не своими руками.

Да я смотреть на нее не хочу! — чертыхался

Шнырь.

Не в тебе дело. Пойми, если она нашего базара не слышала, обязательно придет.

Зачем? Кому она здесь сдалась?

А ты и впрямь был плохим юристом.

Почему? — удивился Иван Васильевич.

От бабы, какая в сексотах, всегда много нужного узнать можно. Нет, не перебивайте! Не только по делу Чикина. Его, кстати, закрыли. Прошли сроки. Ищут убийцу средь мужиков. Кажется, давно поняли, кто грохнул. Только признать убийцей Томку не хотят. Почему-то невыгодно. На свободе она им нужнее.

Не понял! — засомневался Шнырь.

Чего понимать? Ты б видел ее: умыта, причесана, одета сносно. Клеится не ко всяким, а с выбором, «по наколке». И не хлещет как раньше. Снова слушать научилась. Короче, вернуться решила в город, выкарабкаться, но уже насовсем. Кого она топить станет, чтоб наверху оказаться, не знаю. Лишь бы не нас. Но и нам еще нужна будет по старой памяти. Это душой чувствую. Якорь у нее здесь остался. Вот только вспомнит ли о нем? Придет ли? Во всяком случае, пусть нас не опасается.