Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка

— Знаю, — тихо прошамкал старик.

— Иди сюда! Стой! Так, один есть, — «президент» внимательно следил за зэками. Вон еще двое к столу пробираются. Еще один из угла лезет. «Душегубы» озверелыми глазами на них смотрят. Шипят. И если бы не «президент», на куски бы порвали. Но сейчас боятся.

— Живее! Еще кто? — торопил «президент». Около стола уже несколько стариков собралось. Вот фото снова вернулось на стол.

— Что ты, Лунатик, помнишь?

— Я с ним в Певеке сидел.

— Когда?

— До войны.

— Кто он? — спросил «президент».

— Никем не был.

— «Сукой» при тебе стал?

— Нет.

— Что о нем знаешь? — допытывался «президент».

— Он не фартовый.

— За что сидел?

— Не помню.

— Срок какой?

— Больше червонца. Точно не помню.

— А ты, Мина? — обратился «президент» к горбатому старику.

— Знаю я его. Отменная сволочь. «Стукачом» в войну стал. На фронт его не взяли. Статья не позволяла. Так он своих тут изводил. Все выслуживался. Из-за него многие получили дополнительные сроки.

— Он вор?

— Нет. Из интеллигентов.

— За что сел?

— По службе натворил что-то.

— Растратчик?

— Тоже нет.

— Воры не могли его убить, он с ними не контачил, — вмешался в разговор Белая лошадь и продолжил: — Он боялся фартовых. И «душегубов» тоже, своим подличал. Их продавал.

— А фартовые как с ним были? — спросил «президент».

— При мне не обижались.

— Дань он им платил?

— Как же! Аккуратно.

— Ты где с ним сидел?

— Тоже в Певеке, в одном бараке.

— И долго?

— Лет семь.

— Его амнистировали?

— Нет. Сам вышел по истечении срока.

— «Мушку» при тебе ставили ему?

— Да.

— Кто?

— Работяги.

— Кто из них здесь?

— Никого. Освободились.

— «Мушку» ему при мне делали. Я помогал, — выдвинулся вперед щуплый карманник.

— За что? — спрашивал «президент».

— Работяг заложил. Те в картишки играли. На рубаху. Он их продал.

— Кем он работал?

— На собачатнике помогал охране.

— Я тоже эту лярву знаю, — выставился квадратный старик. И, отодвинув в сторону остальных, сказал: — Этот только своей смертью мог сдохнуть.

— Почему? Говори, Краб!

— Он, стерва, я так слыхал, сам не одну душу на тот свет отправил.

— По своей воле или по слову?

— Не знаю.

— Он вор?

— Ну а кто ж просто так убивает? Ясно, фартовый, — ответил Краб.

— Так почему его «пришить» не могли, а только сам мог окочуриться? Или и его боялись? — съязвил «президент».

— Он, стерва, много знал про всех.

— Тем более.

— А убивал не по-нашенски.

— Это еще что за бред? Или сидящие тут «душегубы» не столь опытны, как одна «сука»?! — подскочил «президент».

— Эта «сука» особая, — побледнел Краб.

— Чем же?

— Он на собачатнике работал. Всякие лекарства имел. Собаки их, может, и терпели. А фартовые — нет. Иные дохли…

— Фартовых, значит, губил этот фрайер? Так, так… И они с ним не могли сладить? Забыли, как это делается? Напомнить некому было! Одна «сука» всех воров в страхе держала! И ты среди них был, — потемнел «президент».

— Так убили же его, — попятился Краб.

— Так убили или сам сдох?

— Не знаю, — прятался за спины Краб.

— Куда тебя попятило! А ну, вылазь! — потребовал «президент». Краб высунулся из-за спин. — Отвечай, трус, кого из фартовых эта лярва загубила?

— Я слышал, сам не знаю, — лопотал растерявшийся Краб.

— Тебя ему прикончить надо было! Падла облезлая! «Законник» выискался! «Суки» испугался! Честным вором фартовым его назвал. Гад! Отныне и навсегда запрещаю тебе жить за счет общака. «Бугор»! Эй! Циклоп, перевести Краба в «сявки»! Вывести из закона. На все время. За подлую трусость его! За опозоренное имя касты нашей и звания, какого недостоин этот паскуда! — басил «президент».

Циклоп подошел к Крабу, тот завопил, выставив вперед палец с наколкой «тихая ночь».

— Не шнорись, моя наколка не дешевле циклоповской! Не вы мне ее ставили! Наш «бугор» — в Певеке! Он меня из «закона» вывести может, а не вы!

— Заткнись! Слышал о беде фартовых — помочь им должен был, а не трясти гузном! А ну! Живо! — Циклоп кулаком двинул Краба. Тот, кувыркнувшись, упал в ноги «сявкам». Они молча подняли его. Спрятали от негодующих глаз «президента». Краб плакал от обиды и унижения, пережитого им.

— Ничего, может, остынет — простит.

— Тебе уже немного отбывать. Потерпи. Хорошо служить станешь — с голоду не помрешь, — успокаивали недавнего «законника» слабые бесправные «сявки».

Остальные старики, стоявшие у стола, головы опустили, ожидая своей очереди. Как-то с ними расправится «президент»? Одно ясно — добра от него не жди. Знали зэки лагеря о крутом его нраве, о кулаках. Не только вором прослыл он здесь. Но и отменным душегубом. Все пальцы в наколках. И «веревочка» есть, и «катафалк», и «тихая ночь» и… Даже самый заметный браслет— «повозка». Весь в мелких зубчиках с обеих сторон. На железной дороге по вагонам охотился. Вон скольких в купе навсегда оставил. Что его теперь остановит? Разве только когда-нибудь на этого беса сам сатана найдется. Но когда такое случится! И дрожат у стариков руки мелкой дрожью. Спины и лбы в испарине. Исчезнуть бы куда. Но разве от «президента» скроешься? Он всюду найдет…