Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Сахалин

— Друг! Туды его мать! Я б таких друзей…

— Не мешай! — уже прикрикнул Клещ. И продолжил: — Естественно, что я обратился к ним за помощью. Найти адрес Скальпа для того, чтобы я мог потребовать с него компенсацию за здоровье. Разумеется, об этом я сказал моим друзьям. Что не имею других намерений, кроме, как тихо и мирно получить свое — за моральный и физический ущербы. Один из моих друзей решил помочь мне найти адрес Скальпа, послав свою знакомую. Вскоре я приехал в Ереван, где проживал этот Скальп, вместе с моими друзьями. Им эта поездка не была нужна. И поехали они лишь из-за меня, сочувствуя мне, зная о моем плохом состоянии здоровья. Из-за моих приступов. Они, эти друзья, еще и раньше помогали мне. И здесь не захотели подвергать опасностям пути.

В Ереване нас встретила женщина, которая по просьбе Беника должна была дать нам адрес Скальпа. Но она пришла пьяная, и я ничего не понял из того, что она говорила… Лишь потом, когда немного протрезвела, она сказала нам, что она возвращалась со Скальпом из ресторана и по дороге ему стало плохо. Это было ночью. Она завела его в ближайший подъезд, усадила Скальпа на ступени и хотела позвонить в ближайшую квартиру, чтобы оказать ему помощь, но только отступила на шаг — Скальп упал. Она хотела помочь подняться, но он был уже мертв.

— А как вы его на самом деле прикончили? — спросил Трубочист.

— Ты о себе думай, зачем чужою смертью интересуешься? — оборвал Беник. И добавил: — Или ты не веришь тому, что пишешь сам? Давай дальше.

— Эта женщина, — диктовал Клещ, — сказала, что боится оставаться в Ереване, так как ее вместе со Скальпом неоднократно видели в ресторане и могут заподозрить в преднамеренном отравлении или еще в чем-нибудь. Сказала, что хочет уехать куда-нибудь подальше. И мои друзья проявили великодушие и к ней, согласившись взять ее с собою. Но по дороге она проговорилась, что путалась со Скальпом, была с ним близка. А ведь ей было велено лишь найти его адрес и не вступать ни в какие контакты. Она нарушила это. И, связавшись с ним, видимо, пила сама без меры и заставляя пить его — сократила ему жизнь, лишив меня возможности получить ожидаемую компенсацию.

В Хабаровске я решил узнать у этой женщины, были ль у Скальпа деньги? Ведь она с ним путалась и, возможно, знала об этом. Сам не знаю, почему, но хотел выяснить, что, возможно, и летал-то я зря. Но когда я спросил об этом ее, она усмехнулась, полезла в сумку, достала оттуда сберкнижку Скальпа и, помахав ею перед моим лицом, сказала: «Послушай, фрайер, вот они, его деньги! Но они мои! Ведь я кто? Я одесская Гиена! Так-то! Из моих рук и мертвые не вырвутся даром. А ты кто? Шпана! Босяк! На тебе даже костюм чужой! С плеча Беньки! Куда уж тебе чужие деньги! Да и зачем они тебе— придурку?»

Была ночь. Я не помню , как все случилось. Знаю, что когда я очнулся, мои пальцы занемели на горле Гиены. Она была мертвая. Я задушил ее неподалеку от скамейки, где мы с нею говорили, куда я ее вызвал из ве с т иб юля гостиницы. Когда я вернулся к друзьям, то Беник спросил меня, что случилось? Я не сказал ему о Гиене. И о том, как я ее задушил, и за что. Мои друзья ничего не знают. Лишь Беник упрекнул меня за костюм, на котором с мясом была вырвана пуговица. И я не заметил этого сразу. Вероятно, когда я душил Гиену, пуговицу там и потерял, но дело не в ней.

Я знаю, что совершил преступление, что не должен был убивать Гиену, но она убила мою надежду на выздоровление. Я убивал ее, как свою, теперь уже ненужную мне самому, жизнь. Обо всем этом я пишу по нескольким причинам. В смерти Гиены виноват я, но не больше, чем она виновата в смерти Скальпа. Она путалась с ним только из-за денег и получила свое — хотя бы сберкнижку. Я имел право на эти деньги и не получил их. Сберкнижку я оставил Гиене. Ведь все равно я эти деньги не имел возможности получить. И я решил жить, как все. Работать и как-то существовать. Но, приехал в район следователь Яровой. Он стал спрашивать меня о Гиене. Начал грозить тем, что разделается со мной. И сказал, чтобы я не отпирался от убийства Гиены, что ему известно, что не только ее, а и Скальпа убил я. И он об этом тоже знает. А я убил только Гиену. Но говорить о том ему не смог. Начался приступ. Да и что он мог понять о причине моего поступка! И тогда он стал допрашивать моих друзей, которые ничего не знали о случившемся. И не имеют к нему никакого отношения. А следователь ловит их, как преступников, пороча тем самым их не только перед поселенцами, а и перед начальством района, перед милицией, которая должна давать им характеристики после отбытия срока поселения. Но за что? Они работают. Честно. А в случившемся виновен лишь я. Не признался ему ни в чем лишь потому, что, допрашивая меня. Яровой постоянно грозил мне. Но чего он мог добиться? Я слышал не только угрозы, а и реальное их исполнение, когда отбывал наказание в местах лишения свободы. И я, переживший все это, к сожалению не смог спокойно перенести обещаний Ярового «законопатить» меня в те же условия до скончания моей жизни. И оба раза после неоднократных угроз у меня начинались приступы и я попадал в больницу. Я предполагаю, что такие же допросы Яровой устроил и моим друзьям. Мы отбывали наказание, мы видели несправедливости и нарушения. С нами обращались, как с преступниками. И только здесь мы почувствовали себя людьми. И все это благодаря пониманию и условиям, за которым следите и вы, товарищ прокурор. Я прошу вас разобраться с моим письмом. И наказать виновника моей смерти. Так как он пообещал мне не уехать из района, пока не засадит меня как убийцу на особый режим не менее чем на четвертной. Конечно, ему поверят. Он следователь, а я — поселенец. Да еще болен. Я был судим. Но ведь и следствие должно располагать фактами установленными, а не взятыми при показаниях вынужденных, под угрозой. Этим методом пользуются лишь бездарные, грубые люди. А не юристы, призванные разобраться в деталях дела и судьбах людей. Я сообщил вам все. Мне к чему скрывать. Это мое последнее письмо прошу не показывать моим друзьям. Я не хочу, чтоб мертвого они ругали меня за то, что из-за меня пережили немало неприятностей. Но сберегите для жизни хотя бы их. Это моя последняя просьба к вам. Пусть в их памяти я останусь больным человеком, а не тем, кто и здесь — на поселении — причинил им немало хлопот и неприятностей. Они много пережили. И доказали своей работой, что достойны другой жизни, другой судьбы.