Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины

Молчал лишь третий, самый старший из воров. Он смотрел на Федьку пристально, словно изучал. А потом выдавил короткое:

— Придумал… Ты, Костыль, завтра за Власом смотаешься. Толкну ему Федьку. За навар. Пусть к себе возьмет. Делу приучит.

— Да ты что? Он же не возьмет его!

— Еще и башли отвалит…

Федька все дни не мог понять, почему тихушники не хотят оставить его у себя. И лишь потом понял, что даже мелкие воры остерегаются политических. За них, коль засыпется «малина», срок дают «на всю катушку». И только фартовые, гастролирующие по стране, могут рискнуть, оставить Федьку «на хвосте» убегающих кентов приманкой для милиции. Такое не раз срабатывало. Брали последнего, оказавшегося ничего не знающим новичком. А фартовые тем временем успевали не только уйти от погони, а и уехать из города надолго. А «хвост» гремел в зону.

…Влас, едва глянув на Федьку, усмехнулся криво. Узнав о нем подробности, рукой махнул. Сказал, что возьмет «зайцем», лягавым на приманку. И через два дня забрал Федьку у тихушников, кинув за него на стол несколько сотенных.

Федьку привезли обратно в райцентр, определили к слепой старухе, жившей в доме-развалюхе.

Бабка целыми днями не выходила из дома и все молила Бога поскорее забрать ее к своим — на тот свет. Оно и понятно, трое сыновей и муж погибли на войне. Власти знали. Но платили пенсию по старости. Ее бабке Ульяне едва на хлеб хватало. По слепоте и безграмотности не смогла выхлопотать пенсию за кормильцев. Случалось, по неделе сидела без хлеба, не могла пойти в магазин, блуждала во дворе до ночи, пока кто-нибудь из соседей не сжалится.

Ослепла бабка после последней похоронки. Прокляв все и белый свет, наутро встала слепой, навсегда оставшись в темноте и горе.

В своей беде винила власть, отнявшую у нее и жизнь, и радость. Потому все вокруг считали ее сумасшедшей. Но бабка Уля ни на день не теряла ни памяти, ни рассудка.

Узнав, что пережил и перенес Федька, Ульяна изошлась проклятьями в адрес чекистов и милиции. Она отказалась от денег за проживание. А соседям сказала, что сыскался в конце концов, на ее счастье, дальний родственник. Теперь он станет жить здесь всегда.

Влас принес Федьке «маскарад»: рыжий парик, такую же бороду и усы. Показал, как их надо носить. И, велев спрятать до времени, вывел Федьку в пустующий сарай Ульяны и заговорил:

— Я выкупил тебя у тихарей. Но не для того, чтоб ты тут канал. Для дела. Приди в себя, одыбайся, чтоб научился «зайцем» линять. Но, коли вздумаешь смыться в свою деревню, накрою тут же. И замокрю, как падлу. Не возникай у своих. Посей про них память. Там тебя, если не я, чекисты или лягавые достанут. В этот раз ожмурят вконец. Это — верняк, тебе ботаю. Стоит возникнуть, свои сосновцы засветят лягашам. Ну и тут перья не распускай. Канай тихо. Чтоб никто не видел и не вякнул чекистам, что у бабки недовольный властями приклеился. Держись в потемках, как клоп. Потому он долго дышит, что из своей хазы на свет не вылезает. Знает, паскуда, когда-никогда чужой крови нахавается.

— А когда я к своим вернуться могу? — спросил Федька.

— Когда чекисты и лягавые изведутся со свету. Усек?

Федька возмутился:

— Жена родить должна. Нешто я так и не увижу ребенка своего?

— Чтоб он дышал, ты там не рисуйся. Не то и его достанут, — предупредил Влас жестко.

А через неделю пришел к нему в потемках.

— Хиляй со мной! — приказал коротко, велев прихватить «маскарад».

— Сегодня лягавым за тебя влупим. Тряхнем, как последних фраеров. Потому тебя берем. Чтоб и ты видел, как с ними надо, — подвел к сберкассе, около которой стояла машина инкассаторов: — Как только хай поднимется, ты — наготове будь. Лягавые загопошатся, кинутся за нами. А потом нырнешь в проулок и линяй. Но тащи мусоров подальше. Петляй чаще. Если накроют, никого не знаешь. Засек? Если слиняешь, я тебя в твоей хазе надыбаю. Скоро. И усеки, «маскарад» подальше притырь, когда вернешься к Уле. Ну, а коли выгорит, положняк твой отдам. Пока в тени держись. Вот здесь. Не светись загодя. Не дергай мусоров. Как увидишь, что за нами погоня, сбивай со следа. — Он растаял в темноте, словно приснился, совсем бесшумно.

Федьке стало не по себе:

«Во, влип! Ну на хрен мне эти ворюги сдались? Мародеры проклятые! Ну чем я им обязан? Вытащили из ямы? Так туда ж и толкают. Еще и грозятся прибить! Не только меня, а и ребенка! Он при чем? Еще кроха, а уже горемыка! Нет уж! Уйду к своим! Будь что будет! Убьют так убьют. Выходит, такая судьба! Оно какая разница, здесь иль там прикончат? Ну, хоть сына иль дочь успею увидеть. На жизнь благословить. Да со своими прощусь», — решил Федька и тут же присел от оглушительного свистка милиционера. Услышал громкий выстрел. Один, второй, третий. Увидел, как несколько мужиков, вырвав сумки у инкассаторов, бросились наутек в глухую ночь.