Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

Видно потому встают ночью, курят поодиночке. Сутуло сидят у камина в темноте и одиночестве. Сегодня последняя ночь, завтра по домам. Когда появится следующий заказчик? Возьмет ли обоих или кому- то одному повезет? Не подведет ли здоровье? Как там дома? Все ли в порядке? — думают мужики, вздыхая и ворочаясь с боку на бок.

— Не спится, Михалыч! Давай покурим. Едино маемся. Ужо взавтра отоспимси, в бане напаримся, спины нахлещем, глядишь, сызнова оживем, помолодеем, — рассмеялся Петрович.

— Ага! Совсем помолодеем! Ссаться перестанем, сраться начнем! — отозвался человек из темноты и спросил:

— Ты там в Сосновке парился в бане с деревенскими иль не пустили тебя неподмытого?

— С чего забижаешь? Я кажную неделю с ими парился.

— Небось со старухами и стариками?

— Пошто эдак? Я не выбирал. Шел со всеми, кто позвал. Оно иная тамошняя бабка так выходит веником, лучше молодухи. Аж шкура трещит. Бывало, с бани поначалу на карачках выползал. А тут холодный клюквенный квас, со льдом. Опрокинешь кружку, нырнешь в сугроб и снова в парилку на полок. Вот это славно! Все хворобы как рукой снимало. А опосля баньки стакан первача как долбанешь и салом закусишь, свойским, с чесноком и перцем. На душе так легко, хочь петухом кричи.

— Тебе повезло, в деревне жил. А я в тайге, что зверь. Мне брехали, ровно таких как я нельзя выпускать из леса в люди. Много бед от таких. Но в бане я парился вместе с мужиками. Ни с теми условниками, а уже на сплаве. Народ там был всякий. Но как один — вольные. Все из деревень, отчаянные, крепкие люди, они с весны до осени упирались на сплаве, а зимой уходили по домам отдыхать. Оставались немногие. Кому все опаскудело, и домой возвращаться не хотели. Их было немного, меньше десятка. Парней четверо, они откосили от армии, двое с бабами не сдышались. И еще один придурок — романтик. Он себя называл человеком искусства. А все его звали Костя из кустов. Ну да хрен с ним, он никому не вредил и не мешал. Так вот мы и жили. Каждое воскресенье в бане парились. После нее чай гоняли до ночи. Базарили долго, всяк о своем рассказывал. Послушал и понял, что их вольная житуха ничуть не краше нашей» ссыльной. Всякую копейку потом и кровью добывают. А забот столько, что заработков не хватает, как ни крутись. Случалось гибли мужики, а кто их пожалел иль вспомнил. Так вот Валерка наш, все от армии откашивал, дедовщины боялся. А помер по глупому. Плот, на какой встал, ни с хрена перевернулся и оглушил мальчишку, да так, что на дно топором ушел. Его искали, но не нашли. И сам не всплыл. Так и сгинул в секунду. Бывало штабели бревен посыпятся. Не все успевали отскочить вовремя, и сшибало с катушек, разглаживали бревна мужиков в миг, в лепешку. Была жизнь, а что от нее осталось? Только мокрое пятно, да и то вонючее. Других калечило. Этим и вовсе хило, пенсия копеечная, а и ту не все сумели выдавить из государства. Сначала побирались, потом бросались головой в реку, чтоб одним махом отмучиться от всего. Что делать, коль нигде просвета не видать!

— А у кого оне узрели тот просвет? Был он у тибе иль у мине? Ты в воде мучился, а я в огне. Все лето, как проклятые, тушили лесные пожары всей Сосновкой. Бывало, только с одним сладим, тут же в другом месте заполыхало как наказанье. Вот так-то вижу, дите чье-то в огонь попало. Ну, мальцу года три, не боле. Знать, в доме приглядеть стало некому. Он небось уснул, когда вкруг его заполыхало. Кричит дите, надрывается, страшно сделалось. А своих рядом нет. Чужому кому сдался. Так вот и сиганул за им. Схватил на руки и ходу с огня. А где край пожара, глянул, вкруг сплошной огонь. Стянул с себя рубашку, замотал головенку пацану, бегу, ровно чумной, ничего не видя. Сам уж весь спекся, волосья горят, отовсюду с меня дым и пар хлещет. Но ить выскочил каким-то чудом и пацана от погибели уберег. Потом его родители сыскались. Ну што поделаешь, все подневольными жили в той Сосновке, каждому лиха хватило по самое горло, — вздыхал человек.

— Пожары и нам доводилось тушить частенько. От них зверья много гибло и калечилось. Вот так и нас, плотогонов, однажды погнали на пожар. Я глянул, впереди кто-то горит. Хвать за лохмотья, это лесничиха! Волоку ее с огня, она что-то бубнит, а не разобрать. Выскочил с огня, выпустил ее, а она мне по хребту кулаком как вмазала и базарит:

— Ты что, катях медвежий, зачем меня отнес от логова, я волчат доставала, чтоб спасти их, а теперь они сгорят. Кой черт поднес тебя не ко времени! Верни меня обратно!

— Щас! Спешу на подтяжках. Ты что? Вовсе спятила, дура! Сиди и не трепыхайся, куропатка полоумная. Ни то, как врежу меж глаз, так про себя запамятуешь, про волков подавно. Все лесники сдвинутые, но эта полудурка из всех стебанутая была!