Петр Катериничев - Тропа барса

А может, оно и к лучшему. Как эти живопыры без дела засидятся, так и жди поножовщины промеж друг дружкой, а то и вообще шалить начнут, станичных задирать: нервные, что кобели неповязанные… А так, глядишь, угомонятся хошь до весны, а там и разбредутся по войнам. Не, нервная у него, Карамаза, все же работенка: прибыток — это еще бабушка надвое сказала, а случись что, греха не оберешься. Ну да взялся за гуж, так и хлебай за семерых. Полной ложкою.

Бульдог ввалился в управу, будто к себе в хату, взбудораженный, как поднятый с недосыпу ведмедь.

— Вроде отыскали голубчика, — выговорил он без «здрасьте», скороговоркой, спросил:

— Водка есть?

— Как не быть…

— Плесни, Микола Николаевич, сто пятьдесят.

Выпростал стакан, как воду, выдохнул:

— Джип стоит под Рыжими сопками. Видать, хозяин-то в катакомбы намылился. Если уйдет — пиши пропало: не выкурим.

— А верно — он?

— Он. В черном во всем, как ориентировали.

— Ну-ну. Может, мне со служивыми подтянуться? Народу-то у тебя сколько станет?

— Народ в поле. А у меня — солдаты удачи, мать их… — весело осклабился Бульдог, нижняя губа его притом вроде обвисла вниз, а нижняя челюсть казалась выступающей вперед. Кликуху ему кинули, как здрасьте: в цвет.

«Солдаты удачи», как же… Душегубы, одно им название. А удача, она за убивцами не ходит: тока что лукавый златом-серебром поманит да и заберет ее, удачу ту.

Вместе с головушкой. Карамаз, он повидал всякого.

— Ты это… Иваныч, — начал Карамаз.

— Ну?

— Джип-то евонный, поди, дорогой?

— Да они все недешевые…

— Вы это… Не дырявили бы его шибко. А то твоим архаровцам только дай… Коли машина справная, чего уж добро на ветер пускать.

— Учту, Николаич, — пообещал Бульдог, добавил:

— А там уж как сложится.

Головорезы во дворе чтой-то гомонили, будто пьяные.

— Садись! — крикнул в приотворенное оконце Бульдог, и те попрыгали в машины. А у самого «комиссарушки» глаза стали злы, но плескался в них, будто искры в руде, переливом, огнем, острый азарт. А то: как-то он, Карамаз, секача по редколесью сторожил, дак сердечко, как кусты те затрещали, из груди рвалось, будто на первую девку залезть собирался. А на человека охотиться, видать, куда как хлеще!

Знать, сладость такая, что вязнут эти псы в той охоте, как мухи в меду: насмерть.

Небо прояснилось неожиданно. И на волны, и на все окружающее словно кто-то брызнул яркой краской: море заиграло бликами по поверхности, храня свое могучее спокойствие в темной глубине, как тайну; сопки стали рыжими, будто кора старых сосен; пожухлая трава перестала казаться серой жеванной бумагой, засеребрилась, и даже далекие с высокого берега камешки гальки заиграли живыми мазками кисти Анри Руссо…

И воздух, казавшийся сырым и влажным, стал чище, прозрачнее: туман рассеялся, и море сливалось с небом где-то там, далеко, за дымным горизонтом…

Аля вышла из машины, подошла к краю обрыва и замерла. Маэстро застыл рядом.

— И куда мы теперь? — спросила девушка.

— Как всегда, — хмыкнул Маэстро. — Вперед и вверх. Девушка исподволь окинула мужчину взглядом: сейчас он казался вполне нормальным. Спросила:

— Так что я должна вспомнить?

— Ты больше ничего не должна. Никому и ничего, — услышала она сзади голос и почувствовала, как спина будто покрылась изморозью.

Реакция Маэстро была мгновенной: одним движением он притянул ее к себе, и девушка почувствовала прижатый к виску «зрачок» пистолета.

— Ну? — спросил он довольно насмешливо. — Будем играть в пиф-паф или…

Олег Гончаров стоял метрах в тридцати; в руках у него было оружие. Аля почувствовала, как бьется сердце… Он жив… Жив! Но каким образом он…

Скосила глаза на Маэстро и увидела, что лицо его бледно и абсолютно спокойно. На губах блуждала странная улыбка.

— Ты пришел убить меня? Забавно… Стрелять с двадцати пяти метров для тебя слишком рискованно, стрелок ты всегда был неважный… А я — не промахнусь…

Внезапно одним движением он оттолкнул Алю в сторону и нырнул кувырком куда-то вниз… Через мгновение он был уже на ногах, в каждой руке зажато по пистолету, и оба направлены на Гончарова. Между противниками осталось не больше пятнадцати метров.

Улыбка на лице Маэстро казалась нарисованной. Мужчины двигались каким-то странным полукругом, не сводя друг с друга стволов. Их перемещения напоминали старинный танец, полный грации и изящества, но движения были скупы и точны: каждое лишнее или поспешное могло стоить жизни кому-то из них. А скорее всего — обоим.