Петр Катериничев - Беглый огонь

— Мне нужно поговорить с Николасм Николасвичем.

— С Кулдаковым?

— Да. А есть другой?

— Другого нет. Вы договаривались о встрече?

— Нет. Это сюрприз. Скажите, друг детства. Некий Дронов Олег Владимирович, сэр, пэр, эсквайр и протчая, протчая, протчая… Ручаюсь, он обрадуется.

Охранник скорчил было гримаску, показывающую его отношение ко всяким друзьям, но престижная иномарка и почти генеральский наряд не позволили ему проявить свои чувства в полной мере. Если его что и смутило, так это мой вовсе не барственный тон. Ну, что-что, а тон легко исправить!

— И поторопитесь, друг мой… — добавил я со льдом в голосе, как бы намекая, что все панибратские мои реплики — просто шалость, прихоть скучающего миллионера. — Я хочу предложить Николке оч-ч-чень серьезное дело. И это — весьма срочно.

— Соблаговолите подождать. — Широким жестом охранник показал мне на тихий уголок: столик, кресла. Добавил, как бы извиняясь:

— Порядок такой.

Порядок есть порядок. Но я затем здесь и объявился, чтобы превратить его в полный бардак.

Думаю, мое появление для господина директора Кулдакова явилось полной неожиданностью. И сейчас он решал важную для себя дилемму: мочить меня сразу или предварительно выслушать «покойного»? Ну да, трусость и любопытство победили. В руках охранника пискнула рация, он подошел ко мне и вежливо доложил:

— Вас ждут.

Но притом в регистрационный журнал мои координаты не занес: видно, Николай Николасвич именно так распорядился. Действительно, зачем записывать визит с того света? Мгновенно появился и мальчик сопровождения шкафных габаритов, чтобы проводить меня к патрону; он шел за мной по холлу вразвалку, дышал в затылок в лифте, застыл за спиной у начальственного предбанничка. Компьютер был включен, но секретарша отсутствовала. Ее заменяли два крепких, совсем не богатырского сложения мужичка годов под сорок. Они глянули на меня прицельно-равнодушно, словно примериваясь. «Шкаф» откланялся по схеме «сдал-принял».

Один из охранников бегло-профессионально оглядел меня. Ну, чего-чего, а пушки у меня нет. А у этих — аж по две на лицо. В смысле — на рыло.

Внимательный раскрыл дверь, получил, видимо, кивок от шефа, пропустил меня, процедил сквозь подобие улыбки:

— Пройдите.

Кабинет поражал размерами и роскошью. Как и сам Николя Кулдаков: его матушка, говоря, что ее сын пополнел, сильно приуменьшила: он и в детстве не отличался астеническим сложением, теперь же стал монумент монументом — круглое некогда лицо оплыло вниз, нижняя челюсть обрюзгла, придав ему сходство с бульдогом, рыжие волосья поредели, и остатки их были аккуратно зачесаны назад.

Очки в тонкой золотой оправе сидели справно, как у генсека.

А в моей бестолковой голове зудливой мухой, заунывно, словно на испорченной пластинке, вертелась та самая мелодия: «Ускакали деревянные лошадки…»

— Ну вот! — обвел я кабинет руками. — Это похоже на логово хищника. А то прикидывался куцей овечкой! Николай Николасвич даже не привстал из-за стола:

— Проходи, садись.

— А где же милейшая Натали? Твоя маменька так ее расписала, что оч-ч-чень хотелось бы взглянуть…

— Давай без этих твоих штучек. С Натали я расстался. А мама — скончалась.

Три месяца назад.

— Я знаю. Ее счастье. Хуже всего для матери — пережить любимое чадо.

Лицо Ники Кулдакова покрылось бурыми пятнами.

— Ты зачем пришел? Балансы на счета наводить? Кто ты вообще такой? Птица феникс? Тебе не кажется, что ты просто зарвался?

— Ну уж и зарвался?! Все просто: или мы договоримся, и тогда можешь богатеть и процветать дальше, или — прости-прощай, как пишут в романах.

Независимо от моей участи, которой ты уже, надо полагать, самоуверенно распорядился!

Бурые пятна исчезли, лицо Кулдакова стало ровного цвета — цвета вареной свеклы. Он приподнялся было в кресле, я остановил его жестом:

— Не дергайся! Стыдно, батенька! И вынь правую руку со шпалером: из-под стола ты все одно стрелять не умеешь, так пусть уж лежит на столе. И ствол можешь на меня направить: вид оружия меня давно не смущает… Что еще? Из мер безопасности? Эти двое крутых в предбанничке? Которые слышат нашу дружескую беседу? Ника, знаешь, в чем твоя ошибка?

— Ну и?..

— Ты решил, что я — грохнутый отморозок, каким был, таким и остался. Так?

Э-э-э, брат! Пятнадцать лет войны многое меняют. Ведь и ты уже не сопливый пацанчик, пугающийся дворовой шпаны, — обставился. Кстати, эти ребятки занимались играми со взрывчаткой?