Петр Катериничев - Беглый огонь

— Только ты не обмани… — пролепетал я. — Поделись.

— Поделюсь. По справедливости. По-братски. Я обреченно мотнул головой вниз, как распряженный мерин, что должно было означать и согласие и — а пошли вы все!..

— Под потолком… За стропилой… Слева… — тяжко дыша, по частям выдал я.

Дедок замолк, быстро оценивая информацию, что-то смекая и прикидывая:

— Востер. Там денюжки до морковкина заговенья пролежат, ежели не сопреют.

Востер. На-ка, хлебни.

Передо мной был полнехонький стакан водки. Я поморщился было, пытался отстранить, потом ухватил-таки емкость.

— Нут-ка, залпом! — предложил-скомандовал он. Вытаращив глаза, как поднятый из марианских впадин глубоководный окунь, в пять глотков опростал стакан. К моей радости, дедок плеснул и себе половинку, выпил, выдохнул медленно, заместо закуси. Покумекал что-то себе, вытащил из кармана пласт транквилизаторов…

Ну вот вы и приплыли, моряк-подводиик Дронов… Как в песне: «Гуд-бай, Америка, о-о-о-о… Где не буду никогда-а-а…» Если он скормит мне все двадцать таблеток, то карта моя будет бита по всей промокашке военных действий. Копыта, может, и не отброшу, но отключусь качественно и надолго: дед-террорист успеет пошуровать в схроне, вернуться, преспокойно погрузить мое бесчувственное тело в багажник машины или в коляску мотоцикла, и — дальше возможны вариации, но исход один: летальный.

Самое противное, что ему не придется мне ни юшку пускать, ни давить могучими руками: если не поленится, выкопает ямку поглубже да закопает как есть — вот вам и естественная кончина налицо! На какую-то долю секунды мне показалось, что я уже там, в черной холодной яме, — и вмиг обильная испарина оросила истерзанный беззакусочным краткосрочным алкоголизмом органон: все, что на мне было, промокло насквозь враз…

— А ты хлюпик, я погляжу… — молвил старинушка и застыл в задумчивости.

Покормить меня «колесами» — возьму и, чего доброго, в «ящик сыграю» до выяснения. «Жадину-говядину» дедку я качественно скормил, такой индивид вполне мог даже в пьяном опупении про казну наврать напрочь. И заныкать ее в другом непристойном месте, к примеру в дупло подходящее уронить. Нет, на девяносто процентов он уверен, что расколол клиента, аки казак комиссара, до седла, но оставшие десять процентух свербят, мля…

Решился. Вылил остатки водки в тот же стакан, поднес своей рукой ко рту, сказал глухо:

— Пей!

— М-м-м… — замотал я бессмысленно головой.

— Пей, сказал!

Кое-как, безо всякого наигрыша, открыл я слипшиеся глазенки, выпил, икнул, бессильно свесил голову и тяжко засопел. Дед-диверсант прикрутил мне вторую руку, подумал, сунул под язык какую-то таблетку, в коей я уверенно опознал валидол — заботливый, сука! — быстрым движением поднял голову за подбородок и с размаху влепил пощечину.

Реакция пьяного была штатной: я едва открыл глаза; взгляд мой был настолько бессмысленным, что сомнений у похитителя никаких не осталось. Однако зрачки его сузились, он прохрипел мне в лицо:

— Запомни одно, паря… Если сбрехал про деньги, вернусь и яйца тебе на уши намотаю! Понял?

На этой оптимистической ноте мы и расстались.

Мне привиделся смерч. Столб огня несся по равнине, сметая все на своем пути, затягивая в раскаленное огненное жерло сначала только кусты и чертополох и становясь выше… Караван, бесконечная вереница людей, словно укрытая невидимой, непроницаемой полусферой, бредет по замкнутому кругу, не замечая этой ограниченности пространства, и смерч обтекает ее морем огня, беснуется и — срывается шквальным порывом… Он летит стремительно и неотвратимо, будто сказочный злой дэйв, пожирая на пути ветхие селения, оазисы, сжигая жаром маленькие городки, оставляя обугленное пространство и трупы деревьев, повозок, людей, черные и застывшие…

Словно напитанные нефтью, вспыхивают дворцы, мавзолеи, минареты, стрельчатые пики католических соборов, полыхают пламенем колокольни православных церквей и безвестные деревеньки исчезают в огненном мутном мареве, словно на запаленной кинопленке… Горелыми птицами несутся к земле пассажирские лайнеры, за глухими иллюминаторами мечутся обезумевшие люди… Громады каменных строений падают отвесно, как после бомбового удара… Стеклобетонные небоскребы Манхэттена наливаются рыжим огнем и лопаются пузырями, разбрызгивая вокруг смертоносные смерчевые капли…

Огонь беснуется в черной ночи, покрывая полнеба маревом от бушующих на когда-то живой земле пожаров… И только укутанная в черные балахоны вереница людей бредет и бредет кругами полусферы…Тишина кажется мертвой, лишь беглые всполохи пламени временами возникают над шествием, словно обозначая путь туда, к краю громадной конической воронки… К краю бездны.