Андрей Молчанов - Главное управление

– Прекрасная идея, – живо откликнулась она. – Устраняющая миллионы проблем. И тут тебе снова нечего возразить!

– Не очень-то я верю в подобного рода идиллию, – откликнулся я.

– А другого рационального пути не существует, – произнесла она устало. – И главные препоны на нем – дремучие национальные амбиции. Намек понял?

– Чего ж не понять…

– Тогда вывод: я поступлю так, как решу сама.

– Ты уже, чувствую, решила.

– Все, я устала от разговоров. – Она резко поднялась из-за стола. – У меня завтра тяжелый день, я пошла спать. Чай горячий, я заварила. Цейлонский, настоящий. То бишь со Шри-Ланки. Надеюсь, он не оскорбит твоих патриотических чувств, тем более в России твой любимый иностранный чай не растет.

Дверь в спальню захлопнулась.

Да, она все решила. И я неспособен противоречить такому ее решению. Хотя в моем вялом неприятии его и в ее напоре, в этом проигранном мною конфликте, существует подоплека важнейшего выбора, еще неосознанного нами, но определяющего громадную суть… И вероятно, суть греха и отступничества.

И вдруг меня охватил неосознанный страх.

Нет, это неправильно. Я должен остановить ее, ведь куда как верно сказано, что благими намерениями выслана дорога в ад…

И тут же обреченно ударило:

«Не остановить мне ее, и вообще сегодня что-то непоправимо сломалось… Главное, хрупкое. И не склеить его теперь – непонятное, призрачное, но самое что ни на есть главное, вот как…»

И горек был вкусный чай.

А когда я вошел в спальню, спала она отчужденно, подвернув под себя одеяло и уместившись ближе к краю постели. Если и спала, в чем сомневаюсь.

Ну что же… Я последовал ее примеру. Хотя надлежало подвинуться к ней поближе, обнять, поцеловать примиренно…

Но я не нашел в себе ни желания, ни сил лишний раз отяготить себя ложью.

У нас родилась дочь. Мария. Гражданка США. Мне стоило немало хлопот выправить ей дубликаты российских метрик.

Когда Ольга вернулась из Америки, на сей ее поступок я больше всуе не пенял. Я был всецело захвачен радостью своего отцовства и безоглядной любовью к своим девчонкам.

Но неизгладимая, подлая трещинка в этой моей восторженной и, казалось, бесконечной любви тянулась, проглядывая ненароком в каких-то неясных сомнениях, что наполняло меня безотчетной тревогой, справиться с которой я не мог, как ни старался.

Вот он и грянул – внезапной январской грозой эпохальный перелом в нашем государственном устройстве. Прежний президент возвел на трон нового владыку, за кандидатуру которого единогласно, как издавна повелось, проголосовали вялые народные массы, и страна в очередной раз обнадежилась ожиданием благих перемен.

В мозгу прежнего правителя, отравленного алкоголем и гордыней, сложилось парадоксальное решение о фигуре преемника, далеко отстоящей от могущественных кандидатов, выдвигаемых олигархической камарильей. Каким образом в сознании добровольно отрекшегося от власти больного, уже никчемного старика сложилось это здравое и мужественное решение, было загадкой. Невольно приходили мысли о Промысле Божьем… Именно он спас Россию от рвавшихся к власти бесов, что, визжа досадливо, соскользнули с пьедесталов, начав свое падение в преисподнюю неумолимого забвения.

С треском провалилось кресло под несостоявшимся диктатором Решетовым. Довольно скоро он был отлучен от высшей власти, отправлен приличий ради на ее периферию, а с прошлыми делишками его боевой когорты начали предметно и неторопливо разбираться представители новой компетентной волны.

Небрежно, сквозь зубы, в подвыпившей тусовке оброненная Решетовым фраза о том, что для успешной борьбы с организованной преступностью необходимо ее возглавить, мелькала в свежеиспеченных доносах десятков стукачей, облачаясь трудами кадровых собирателей информации в антигосударственную концепцию. Зазванные на дружеские беседы в МВД лидеры преступных группировок, уловившие суть переходного периода, охотно сливали компромат о своем деловом сотрудничестве с милицейскими верхами. Лихорадочно подшивались материалы о вымогательствах, прикрытой контрабанде и сотнях иных прегрешений, а к ним наспех, вкривь и вкось подклеивалась самая грубая, фантасмагорическая липа.

Громоздить уголовное дело на прошлого министра никто, естественно, не собирался, но через объективное расследование махинаций его сообщников ему предстояло умыться с ног до головы зловонными помоями компромата и закономерно передвинуться по наклонной еще ниже, уже в окончательный слой невозвращенцев в управленческие эмпиреи.