Андрей Молчанов: Главное управление

Думаю, меня он принимает, не комментируя свои мысли, очевидно понятные мне, за своего собрата по аналогичным, кормящим его делам, осевшего в Штатах из-за боязни либо судебного преследования на родине, либо из-за тамошних криминальных разборок. Не удивлюсь, если вскоре от него поступит предложение поучаствовать в каком-нибудь совместном горяченьком деле.

А праздновали мы его день рождения в окружении привычной компании наших общих знакомых.

Светило тропическое солнце, голубая волна била в крутой белый бок судна, звенели бокалы с аперитивами, было легко и празднично на душе.

И тут сквозь гундосивший в трубке голос чиновника из кадров, доносящийся через дали дальние, из другого, словно потустороннего мира, в сознании моем возникло видение того места службы, что мне предлагалось: мрачной захолустной ментовки на задворках холодного, стоящего в дымных автомобильных пробках города. Стены, крашенные масляной краской, решетки, тесные кабинеты, суета местных деловитых оперов, разводы на службу патрульных…

Я вежливо отказался от предложения. И выключил телефон. Так и подмывало бросить его в океан, но окружающей меня природой я дорожил.

Телефон по возвращении на берег я опустил в специальный контейнер, предназначенный для такого рода мусора.

Вскоре ко мне должен приехать из Эмиратов коммерсант Дима. Ему надоели арабы, и он устремился в стабильную цивилизованную страну. Я предложил ему построить на паях супермаркет в весьма выгодном для этого районе. Он с готовностью согласился. Визу он уже получил, осталось распродать остатки недвижимости, разобраться с банками и купить билет.

Скоро здесь, чувствую, мне будет куда веселее.

Вечер. Я выхожу на веранду на втором этаже. Внизу, на газоне, жена и дети. Они сидят на расстеленных на траве подстилках, подогнув ноги, и жена рассказывает ребятам старые китайские сказки. Они их обожают.

Увы, научить их разговаривать по-русски я вряд ли сподоблюсь, мать привила им свой язык.

Скоро ужин, а потом – спать.

И будет мне сниться сон, часто меня посещающий: я вхожу в мраморный огромный холл конторы из промозглого московского пространства, с обрывком набитого снежной крупой ветра, и навстречу мне, залитые словно прожекторным светом, дружески протягивая руки, идут Решетов, Сливкин, Коромыслов, Акимов, мои опера…

И я всегда просыпаюсь с тоскливым ощущением какой-то безвозвратной утраты.

И смотрю в окно, на качающиеся челки пальм под фиолетовым ночным небом, чужим.

И чувствую себя глубоко и обидно несчастным.

Ведь глупо, да?