Геннадий Прашкевич - Бык в западне

После пятилетнего перерыва Валентин впервые летел над Россией. Рейс Париж — Москва он не учи тывал. Там не то. Ему сейчас хотелось поговорить. Дей ствительно хотелось. Он чувствовал, что окружающие люди изменились.

Разумеется, люди не могли не измениться за те пять лет, которые я провел вне России, подумал Валентин, искоса поглядывая на соседа. Конечно, они изменились. Это сразу видно. Напряженнее стали. Злее. В каждом сквозит этакая злая нервность. И нервность эту из людей, пожалуй, уже не вытравишь. Как особая примета, она навсегда останется при людях проживших в России все годы конца восьмидесятых и девяностые. Есть вещи, которые въедаются в человека навсегда. Так сказать, навсегда входят в его особенности. Есть вещи, от которых человек сам по себе никогда уже не может избавиться.

Тот же сосед слева. По внешнему виду его никак нельзя отнести к бедствующим. Бедствующие не летают на самолетах, для них это дорого. Бедствующие одеваются иначе, не так подчеркнуто. И, разумеется, если на ужин бедствующим попадается даже такая костистая утка какую подали Валентину и его соседу, они не жалуются. Они съедают ее.

А сосед Валентина ел лениво. Он ел неохотно, можно сказать почти приказав себе это. Он ел, как бы осознавая необходимость.

Было видно, что он совсем не голоден, что он мог уснуть, вообще не ожидая ужина. Что ему эта костлявая утка? Но почему-то сосед не уснул, почему-то не отказался от ужина. Чувствовалась в соседе тщательно скрываемая им озабоченность. Даже в воздухе, даже через час после взлета сосед Валентина все еще как бы ожидал чего-то, к чему-то внутренне прислушивался.

Боится? Разумеется, Валентин не стал бы этого утверждать. Но сосед выглядел озабоченным. Морда благожелательно невозмутимая, плечи широки, но озабоченность жила в нем. Он чего то боялся. Или опасался. В любом случае, что-то его тревожило. Казалось, в любой момент он готов к любому повороту событий.

И вел он себя соответственно. Если Валентин задавал вопрос, сосед выслушивал внимательно, даже подчеркнуто внимательно, чуть наклонив набок краси вую, коротко стриженную голову, ничего не переспрашивал. А выслушав, так же внимательно, даже подчеркнуто внимательно, выжидал еще пару секунд, как бы оценивая вопрос, как бы ища в самом простом вопро се какой-то скрытый подтекст, но никогда при этом не доводя молчание до неловкости. А помолчав и подумав, доброжелательно отвечал все тем же ровным, спокойным голосом, в котором никто, кроме Валентина, не смог бы, наверное, уловить озабоченность.

Такой голос ставят, подумал Валентин. Поставить такой голос дело не одного месяца.

Когда Валентин, проверяя свою мысль, неожидан но перебил соседа, тот спокойно и благожелательно выслушал его и, выждав несколько секунд, вновь начал отвечать все тем же спокойным, ровным, нисколько не изменившимся голосом, в котором только самое чуткое ухо могло уловить что-то, кроме этого спокойного и благожелательного внимания к собеседнику.

Разговор, впрочем, шел самый что ни на есть традиционный. Безбожные налоги, падение производства, непрекращающаяся инфляция, безработица, разгул пре ступности…

— Евгений Александрович.

Падение престижа, закрывающиеся школы и детс кие сады, обнищание людей, задержка всех, какие толь ко возможны, выплат…

— А я Валентин Борисыч.

Неумные и неуемные лидеры, откровенный ци низм, торговля должностями, коррупция, чиновничьи дрязги в правительстве…

— Из отпуска?

Один всенародно известный политик потрясает над трибуной стальными наручниками, другой тому же бескорыстно избравшему его народу грозит всеми карами, чуть ли не топором, третий откровенно перекуплен Западом, что всем известно, четвертый погряз в своей собственной отечественной дикости…

— Какой там отпуск! Работа.

Вот и попробуйте разобраться в этом хаосе, кто говорит правду, а кто откровенно врет, постоянно и систематически врет…

— Да какая сейчас правда? Правду нынче в принципе не говорят.

Действительно, кому нужна правда? Если правда усугубляет положение, кому и зачем она нужна?..

— Но работы хватает. Человек с головой не пропадет. Работы, если вдуматься, вот так хватает. Не без этого.

Но невиданный хаос. Но фальшивые ценности. Но низменная литература, упадническая эстрада. По телевидению и в газетах, даже в самых, казалось бы, демократических, вместо новостей низости. Еще более низменное, еще более упадническое кино.

И все такое прочее.