Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

— Слушай-ка, это ты отобрал у меня мегафон на Рачж-дамнен-Клонг-роуд?

Вместо клетчатой тенниски — клубный блейзер, под ко­торым алел французский галстук. Оттопыренные мясистые уши, короткая под американского «джи-ай» стрижка, жирно сморщенный лоб, влажный рот и ноздри, вывернутые дву­стволкой. Отсутствовали противосолнечные очки.

— Да вроде я.

— Ты молодец. Ловкий. Какой факультет?

— Никакой. Хлопочу за брата, Танга. Он заочник. Теперь в госпитале и надеется на вспомоществование от студенче­ского комитета.

— Э, комитет... Он не всесилен. Меня избрали вице-президентом этого скопища говорунов. Импотенты. Да и вооб­ще... Здоровые силы, прежде всего здоровая молодежь обяза­на осаживать не в меру разошедшихся, остужать страсти. У нового правительства достаточно забот с забастовками. По­лезли к власти так называемые рабочие представители... В какой больнице брат?

—- Клонг Той.

— Клонг Той? Хо-хо-хо...

Закурил, не предлагая Палавеку. Одновременно надкусил шоколадную жвачку из разорванной пачки.

Палавек двинулся к выходу.

— Эй, послушай! — крикнул в спину вице-президент. — Ты можешь сказать брату, что участникам выступления да­рована амнистия... Тебе, стало быть, тоже!

В отделении Тайского военного банка на Рачждамнен-роуд Палавек предъявил заветный чек, хранившийся в медаль­оне на цепочке от выброшенного личного знака. Уколы и переливания в больнице, даже заштатной, в трущобах Клонг Той, обходились недешево.

Веселье в городе, получившем «долгожданное демократи­ческое правительство», набирало высоту. Как бывшего «жел­того тигра», знавшего английский, Палавека переманили вышибалой в бар «Сверхзвезды» в переулке Патпонг, «самом брызжущем весельем, очарованием и гостеприимством квартале Бангкоке», как писала из недели в неделю в издании «Куда пойти?» журналистка, ставшая его подружкой. Она перетащила Палавека на должность швейцара в «Королеву Миссисипи». А потом, вложив кое-что в предприятие с за­прещенным собачьим мясом, за которым гонялись эмиг­ранты из Вьетнама, и сам купил место официанта в «Розовой пантере».

— Есть люди, которые выпустят городам их вонючие кишки. Если не у нас, то поблизости, — злословил швейцар из бара «Сахарная хибарка», где в основном по ночам соби­рались «фаранги», то есть белые, слушать джаз. Со швейца­ром Палавек иногда вместе — оба серые и потускневшие от усталости, как и улицы в этот промежуток между мраком и днем, — тащился с работы на рассвете. Сестра швейцара числилась «живым мылом» в массажной «Ля Шери», зараба­тывала крупно и называла братца красным. Планировала, поднакопив, податься подальше от столицы куда-нибудь на Юго-Запад, где бы никто не попрекал прошлым, прикупить земли и выйти замуж за работящего парня. Швейцар тоже бы хотел, но едва сводил концы с концами. Поэтому и нена­видел город, что лишился земли. Правда, случилось это из- за его пьянства и тяги к игре.

Палавек ненавидел Бангкок иначе. Провожая клиентов с фонариком через затемненный зал к столику, ловил себя на мысли, что если кого и считать красным, так его...

Теперь на сампане «Морской цыган» он возвращался в Бангкок.

Солнце тронуло море. Гребни волн окрасились оранже­вым. Световая дорожка, по которой уходил от заката «Мор­ской цыган», сужалась на глазах. А когда фиолетовые облака додавили светило к горизонту, дорожка расплылась золоти­стым эллипсом.

— Ночь будет беззвездной, — сказал Нюан Палавеку.

— Да...

— Благоприятно для высадки.

— Да...

Старик тронул свой амулет — клык тигра с фигуркой Будды.

Палавек припомнил очертания прибрежных островов, которые не раз зеленой сыпью мерцали на экране перед ним, когда резиновая рамка локатора сжимала щеки. Его вторая родина — пятна белого песка, заскорузлых коралловых ри­фов, мангровых зарослей и согбенных под ветрами с океана пальм с растрепанными челками, прокаленные солнцем, умытые туманами, исхлестанные бурями, овеянные леген­дами клочки суши. Никогда не был он и, наверное, никогда не будет так счастлив, как среди них в эти последние три с половиной года погонь и отрывов, коварства и благородства, риска и высокой справедливости, лучшего в жизни времени, оборвавшегося в ловушке, расставленной Майклом Цзо.

...Сестра швейцара из «Сахарной хибарки» написала ле­том 1978 года из местечка Борай близ юго-восточной грани­цы, где открыли «Шахтерский клуб»: не томись в Бангкоке, выезжай, дел много, людей, достойных доверия, и стартово­го капитала мало, будешь если не мужем, то компаньоном. Ее брат прокомментировал едва нацарапанное посланьице в том смысле, что вот-де землей не обзаведешься и за деньги, которая увезла сестрица. Хрупкая птичка, предававшаяся мечтам о замужестве и детях, судя по названию открытого ею заведения, втерлась в спекуляции с камнями. Борай счи­тался центром сапфировой и рубиновой торговли. Камень, приобретенный там в 1977 году за тридцать шесть тысяч долларов у дикого старателя, в Бангкоке оценили в пятьсот двадцать тысяч. И это было сущей правдой. И потому двад­цать тысяч оборванцев возились в красно-серой грязи забо­лоченной долины, окружавшей городок, в надежде на повто­рение.