Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

— Эй, бросайте трепотней заниматься! Еще «желтые тиг­ры»! Ваше дело — не рассуждать...

Не хотелось понимать ни английского, ни своего языка. Приткнуться в харчевне, обжечься лапшой, услышать разго­воры про урожай, праздник в пагоде, о ломоте в костях и ценах на рынке... Кто эти люди в «Розе»? Одни покупают, другие продают. У тех деньги, у этих что продать — жизнь... свою ли, чужую...

После кружки пива дневное похмелье выпарилось. Он вдруг подумал, подумал ясно и спокойно, возможно, потому, что все осталось позади навсегда: год ты был скотиной, кото­рую кормили за риск, кормили и платили за то, чтобы в случае нужды быть вправе заставить тебя околеть. Дух, ок­репший на холме Фуси, торжествуй!

У спального корпуса американцев, допив из прихвачен­ной банки «Хайникена», он подбросил ее и, наподдав носком ботинка, зашвырнул на крышу. Жестянка поскакала по ска­ту.

— Добрых снов, холуй, — сказал Палавек по-английски часовому-лаоссцу. Тот отвернулся.

В Бангкоке брат, по внешним признакам, процветал. Тунг оказался хорошо одетым. Администрация разрешила но­сить казенные полуботинки во внеслужебное время. Имел Тунг и собственное жилье — закуток, огороженный ящика­ми из-под вина и виски на задворках бара, обслуживающего плавательный бассейн «Петбури-отеля».

Встретились в холле гостиницы.

— Отвоевался?

Тунг сбегал за чемоданом на второй этаж и уже потом повесил на шею Палавеку гирлянду бело-лиловых хризан­тем.

— С возвращением. Держи ключ от каморки, замок вися­чий, отдыхай. До вечера...

Брат заявился к полуночи. Аккуратно развесил рубашку, галстук-бабочку с резинкой и брюки на алюминиевом рас­кладном стуле, помылся из железной кадки под краном у сарая с тарой и завалился, крякнув от удовольствия, на пляж­ную раскладушку, уперев ноги в картонную стенку. В том месте, где оказались пятки, темнели давнишние пятна.

— За день наскачешься, — сказал Тунг, перехватив взгляд Палавека. — Что собираешься делать?

— Собираюсь в университет. Деньги привез. Двадцать с лишним тысяч...

— Пару лет, экономя, протянешь.

— Шутишь?

Тунг уселся на раскладушке, свесив ногу. Вены на икре казались набухшими и темными.

— Тебе известно, сколько теперь стоит рис? Одежда? Книги? После твоего отъезда подорожало в полтора раза... Раздолье... Профсоюзы запрещены... Куда пойдешь жало­ваться? К депутату? Твой бывший начальник и командир маршал Таном Киттикачон власть прибрал крепко. В уни­верситет направляет курсантов военных училищ... Ну а про войну, где тебя носило, объяснять излишне. Много расста­рались искалечить народу для янки?

— Мне-то что? Я отвоевал — заплатили. Это мои деньги. Я рисковал ради них. И собираюсь истратить так, как мне заблагорассудится, на учебу! А ты... ты говоришь, как крас­ный!

— Ладно, — без обиды ответил Тунг. — Я придержал один отгул без сохранения содержания. Пойдешь со мной в уни­верситет?

— В университет?

— Ну да. Я на заочном. Октябрь только начинается. Мо­жет, еще успеешь и тебя зачислят.

— Так вот, сразу? Разве возможно?

Тунг взял из пачки Палавека сигарету, неторопливо рас­курил и снова залег. Дымок вытягивало в щель на потолке. Где-то рядом грохотал кондиционер.

— Может, только сейчас и возможно, — сказал брат. — Университет взбаламучен. Профессора собираются басто­вать. По крайней мере, так говорят. Образован совет учащих­ся, который настроен если не решительно, то... как бы ска­зать... драчливо. Правда, он — как американский слоеный пирог. Разный там народ. Одни говорят — нужно поднимать и рабочих, другие — только просить, не выходить за универ­ситетские ворота. Такие, как я, полунищие, почти не замет­ны. Некоторые вообще шумят о демократии по наущению папаш. Тем важно проложить своим деньжатам путь к вла­сти. Хотелось бы слегка оттереть генералов... Иногда страш­новато. Кто вступится за меня, если все оборвется и кончится неудачей?

Будто захлебнувшись, кондиционер остановился. Теперь явственно слышалось шуршание ящерок, охотившихся по стенам за москитами.

Смутные предчувствия и разраставшаяся неуверен­ность... Был готов к лишениям, воздержанию из экономии, даже к недоеданию. А теперь колебалась и вообще надежда осуществить заветную мечту. Неприветливо оказалось дома.

Утром долго тащились по жаре до начала Петбури-роуд, и, пока не пересекли железную дорогу возле улицы Ларндуанг, Палавек поражался изобилию новых магазинов, кафе, баров и лавок. Под пролетом путепровода над железной до­рогой, почти возле шпал, сколотили фанерный ангар, разма­левали стены изображениями красоток и вывесили щит в форме силуэта Элвиса Пресли с надписью «Танцы всегда». Заприметив по одежке демобилизованного,«цветы счастья» высовывались из притормаживавших такси. У Таммасатского университета над пустынной площадью перед коро­левским дворцом реяли пестрые воздушные змеи. Запуска­ли их дети, не обращавшие внимания на полицейские и армейские машины, окружавшие район.