Юрий Гаврюченков - Пожиратели гашиша

— Вон лежит, — триумфальным жестом указал я.

Мы вместе посмотрели на Тахоева. Вероятно, вспышка активности вымотала его полностью, он валялся пластом и все тише бормотал:

— Пить, пить, крови…

Подошла Маринка.

— Как рука?

— Прокусил, — пожаловалась она, — болит.

— Пригляди за ним, — сказал я Славе, — мы сейчас.

В ванной я промыл рану и тщательно перебинтовал. Пустяки, вены не задеты, но полукруглый шрам от зубов теперь всю жизнь будет напоминать Маринке, что с любыми «черными» нужно держаться осторожно, ибо все «звери» кусаются.

Когда мы пришли в комнату, Слава сидел за столом, потягивая остатки ликера. Нам тоже было маленько налито.

— Ну как, — поинтересовался я, — все помирает, ухи просит?

— Просит, зараза, — посетовал Слава и разом заглотил весь свой ликер. — Ты водки-то принес?

— Так вот она, — кивнул я на осколки, — водка-то.

— А еще? Нету, что ли?

— Есть, но надо идти. — Я просительно взглянул на Маринку: — Сгоняй.

Когда она вышла, Слава посерьезнел.

— Надо майора к выносу готовить, — сообщил он.

— Не рано? — зыркнул я на часы. — Люди еще ходят.

— Ну, мы прямо сейчас не понесем, но подготовить-то надо… — Он смолк, потому что появилась Марина.

Мы подкрепились еще по полтинничку, и Маринку стало клонить в сон. Я отвел ее в кабинет и уложил в постель, после чего вернулся в комнату, поплотнее закрыв дверь.

Приведение в человекоподобное состояние едва живого Тахоева не заняло у нас много времени. Связав покрепче руки, мы как следует умыли ему лицо, заткнули тампонами ноздри, чтобы не пачкать салон, и стащили вниз, погрузив на заднее сиденье «Волги». Ему предстояло скорое путешествие в джаханнам. [30] Джаханнам — мусульманский ад. (Прим. автора.) Со стороны это выглядело исключительно как взаимопомощь изрядно поддавших друзей. Слава попрощался и уехал, а я не нашел ничего лучше, как залечь спать.

Пробудившись в объятиях Маринки весь мокрый от пота и с больной головой, я вылез из-под толстого одеяла, в которое мы зачем-то завернулись, и, спотыкаясь, поплелся в сортир. Башка разламывалась, под ногами валялись какие-то осколки. Что за скоты здесь резвились?!

Утолив жажду прохладным апельсиновым соком, предусмотрительно поставленным в холодильник, я вышел на балкон и стал глубоко дышать, вентилируя легкие. Голова немного прояснилась, но затошнило еще больше. Я заполз обратно в жилье, принял пару таблеток аспирина и протопал в ванную, чтобы привести себя в божеский вид. «Все, хватит, — думал я, ощупывая перед зеркалом помятую физиономию. — Пора кончать с таким образом жизни. Буду по утрам заниматься спортом, может быть, даже перейду на вегетарианскую пищу. Надо перестраиваться, как учил товарищ Горбачев. Займусь научной работой. Денег хватает, и нет никаких преград для посвящения себя истории и археологии. Поставлю в лесу, на территории Новгородской губернии, палатку и буду раскапывать какой-нибудь могильный холм в поисках трупоположений. Помахаю лопатой вдоволь, может, что-нибудь и найду, для себя, не для продажи. Нет, так просто отдохну. Любимое времяпрепровождение — лучший способ существования. От жизни надо получать радость. Вот это и есть „новое мышление“, как говорил генеральный секретарь. Между прочим, говорят, Михаил Сергеевич очень мало пил, не попробовать ли хоть в этом ему подражать?»

Преисполненный благих намерений, я принял душ. Уже подействовал аспирин, и я немного пришел в себя. Заварив кофе покрепче, я дал ему отстояться, тем временем поискав, что Бог послал мне на завтрак, и, налив полную чашку, вышел с нею на балкон. Стоял прекрасный солнечный день. Дул легкий ветерок, и я крепко держался за поручень, чтобы меня ненароком не унесло, время от времени прихлебывая из чашки. На свежем воздухе здорово полегчало. Когда я вернулся обратно, на кухне уже хозяйничала Маринка.

— Доброе утро, дорогая, — чмокнул я ее в щечку.

— Какой ты колючий, — пробурчала она. — Который час?

— Полдень, — ответил я, посмотрев на часы.

— Ну, мы с тобой и спать!

— А ты куда-нибудь торопишься?

— Нет, — недоуменно ответила Марина. Она успела отвыкнуть от такого понятия, как работа.

— Жизнь, — сказал я, — прекрасна!

Я нашел клад серебряных монет у себя на грядке. На даче, где счел нужным провести с Маринкой всю осень. Дача вообще-то принадлежала ее родителям, но я так поработал, приводя ее в порядок, что стал вполне заслуженно считать ее своей собственной.