Сергей Зверев - И не таких гасили

— Пора бы вам знать, — сказал он, — что я ничего и никогда не боюсь. И уж тем более ваших беспочвенных обвинений, генерал. Вы, разумеется, отразите это в своем рапорте директору ФСБ?

— Почему бы и нет? — Чацкий тоже встал, стараясь демонстрировать собеседнику самоуверенность, которой он не испытывал.

— А потому, — веско произнес Второй, — что в этом случае на стол директора ляжет и мой рапорт. С соображениями о том, почему так долго гулял на свободе небезызвестный террорист Шамиль, объявленный в международный розыск. Ну что, генерал, померяемся, у кого аргументы сильнее? А? Померяемся, я спрашиваю?

— Успокойтесь, — быстро заговорил Чацкий. — Не надо так горячиться. Понимаю ваше состояние… нервы и все такое, но это не повод для ссоры.

Видя, что генерал пошел на попятный, Второй опустился в кресло и растянул губы в простецкой дружелюбной улыбке.

— Ссора? — весело удивился он. — Какая ссора? Так, мелкое недоразумение.

— Совершенно с вами согласен, — облегченно произнес Чацкий и пожал протянутую ему руку.

Задержав хрупкую генеральскую ладонь в своей лопатообразной лапище, Второй притянул Чацкого к себе, посмотрел ему в глаза и тихо сказал:

— Вы сами настояли на том, чтобы операция была совместной. Отлично. Но руковожу ею я, не забывайте об этом. — Отпустив вспотевшую ладонь, он снова улыбнулся. — Ну, не смею вас больше задерживать. Вы, наверное, спешите?

Как выяснилось, Чацкий действительно спешил, потому что пробкой вылетел из кабинета.

Павлину не привели, а принесли. Теперь она лежала на матрасе, не поднимая головы. Лежала на животе, потому что, как говорила Темногорская, ее беспощадно высекли. Левая рука Павлины была перевязана бинтом, сквозь который проступили две капельки крови.

Лежала она долго, а потом, по-прежнему не поднимаясь, глухо сказала:

— Я все рассказала.

— Что рассказала? — спросил Антонов.

— Все, Костя. Что знала о тебе и о чем догадывалась. Как ты предложил бежать. Как отзывался о Белле.

— А как я скриплю зубами, когда кончаю?

Павлина не приняла шутливый тон.

— Розги еще можно вытерпеть, — сказала она. — Но клещи.

Антонов посмотрел на ее перевязанную руку.

— Клещи?

— У меня больше нет ногтей. На большом и указательном пальце.

Павлина заплакала, уткнувшись в согнутый локоть. Ее плечи вздрагивали, словно по ним гуляла невидимая плеть.

— Отрастут, — неуверенно сказал Антонов.

Вместо того чтобы успокоиться, девушка разрыдалась еще сильнее. Смотреть на нее было сплошное мучение.

— А пока отрастут, — пошутил Антонов, — на маникюре будешь экономить. Время и деньги.

— Смейся, — сказала Павлина, всхлипывая. — Издевайся надо мной, я заслужила. Предательница. Сама тебя люблю, а сама предала.

Антонов присел рядом, стал ласково поглаживать ее по волосам. Не очень связно, зато искренне он говорил, что большой беды от показаний Павлины не будет, потому что ничего особенного она не знала. Так что никакого предательства не было, пусть не переживает. И вообще она молодец, самая лучшая, самая отважная девушка на свете. Просто умница. Вот только Антонова любить не надо, он для нее слишком старый. Она выйдет на свободу, у нее отрастут ногти, заживет попа, и тогда ей повстречается замечательный молодой человек ее возраста. И все плохое забудется. Забудется навсегда.

Пока Антонов так ворковал, удивляясь своей сентиментальности, Павлина перестала плакать, потом повсхлипывала немножко и уснула. Иногда она постанывала и даже вскрикивала во сне, но это было терпимо. А вот выдержал бы Антонов, если бы его заставили слушать, как девушка кричит, когда ей калечат пальцы?

Он и сам стал дремать, сидя на полу и уронив голову на согнутые колени, когда в темницу явился охранник с кобурой на поясе. Он пришел с двумя ведрами, одним полным, другим пустым. Забрав ведро, служившее парашей, и то, в котором почти закончилась питьевая вода, он собрался уходить, и тут Антонов его окликнул:

— Эй, парень, денег хочешь? Много.

— Своих хватает, — сказал охранник.

В это можно было бы поверить, если бы он не остановился.

— Три тысячи евро, — усилил нажим Антонов. — Пятисотенными бумажками.

— Гонишь. Тебя обыскали, прежде чем сюда кинуть. Ни хрена у тебя нет. Ни копейки.

Жестом фокусника Антонов развернул перед собой веер из шести бумажек чернильного цвета.

— А это видал?

— Откуда у тебя? — опешил охранник.

— Уметь надо.

На самом деле особого умения не понадобилось. Аккуратно сложенные купюры хранились в широком поясе, вдетом в хлястики джинсов. Это был эн-зэ, припасенный на черный день, и этот день наступил. Чтобы добраться до денег, Антонов открутил язычок пряжки, который в собранном виде представлял собой одновременно миниатюрный стилет и пилку. Этим язычком он вспорол шов, скреплявший кожаные полосы, и достал оттуда шесть хрустящих еврокупюр. При виде их кадык у парня дернулся.