Андрей Воронин - Беспокойный

Он очень опасался, что его пламенная речь, несмотря на свою правдивость, вместо аплодисментов будет вознаграждена увесистой оплеухой. Но посетитель, судя по всему, тоже умел отличать правду от наглого вранья, и болевых ощущений, которых опасался Ездовой, не последовало.

Впрочем, радовался он рано: посетитель, чтоб ему пусто было, превосходно разбирался не только в основных цветах, но и в их оттенках и знал, что недосказанность скрывает правду не хуже, а даже лучше, чем прямая ложь.

– Ты лично, может, и не видел, – сказал он. – Но кто-то же с ним общался, верно? Может, твой подчиненный знает то, чего не знаешь ты? В глаза смотри! – неожиданно рыкнул он так свирепо, словно и впрямь, потеряв терпение, вознамерился сию минуту перейти к крутым мерам. Николай Гаврилович вздрогнул от этого рыка и попытался выполнить приказ, но взгляд его предательски вильнул и уставился куда-то в угол.

В кабинете повисло молчание, с каждой секундой становившееся все более зловещим. Это напоминало затишье перед грозой; Ездовой физически ощущал тяжелый, давящий, сверлящий висок взгляд посетителя и, будто наяву, видел перед собой его пудовый, недавно, судя по свежим ссадинам, бывший в употреблении кулачище.

– Бородин, – с трудом заставив повиноваться будто присохший к нёбу язык, выдавил он. – Алексей Иванович. Он уже давно не работает в фирме – так, сотрудничает время от времени, приводит клиентов, мы оформляем сделки и отчисляем ему определенный процент…

– И руки чистые, – закончил за него посетитель.

– И руки… – машинально повторил Ездовой, но тут же снова возмутился: – Ас чего вы взяли, что в этих сделках есть что-то противозаконное?!

– А ты морду свою видел? – вопросом на вопрос ответил посетитель. – На ней сейчас половина Уголовного кодекса крупным шрифтом пропечатана. Ладно, не мое это дело – выводить тебя на чистую воду. Давай звони своему Бородину, назначай встречу!

Николай Гаврилович с покорным вздохом взялся за телефонную трубку, испытывая огромное облегчение оттого, что дело, кажется, обошлось без членовредительства.

– Еще два слова, – остановил его посетитель. – Я хочу сделать твоему приятелю сюрприз. И буду очень огорчен, если сюрприза не получится. Когда огорчаюсь, я нервничаю, а что бывает, когда я нервничаю, я уже, кажется, объяснил. Поэтому сделаем так. Сейчас ты назначишь ему встречу. Мы поедем туда вместе, ты мне его покажешь и будешь свободен. А если его не окажется на месте, я начну нервничать. Поэтому постарайся сделать так, чтобы он там был. А еще лучше, зови его прямо сюда. Он ведь забегает к вам по старой памяти? Вот и зови. Скажи, что наклевывается выгодное дельце по его части… ну, словом, тебе виднее, чего наплести, чтобы он поверил.

Николай Гаврилович снова вздохнул, вынужденно отказавшись от мысли, которая выглядела довольно удачной, пока посетитель не внес уточнения, превратившие спасительную идею в самоубийственное безумство. Он помедлил еще секунду, ища лазейку, которой не существовало, и стал нехотя набирать номер Бородина.

Полковник Черных, по обыкновению, пребывал в мрачно-раздражительном состоянии духа. С трудом сдерживаемое раздражение сквозило в каждом его слове и каждом движении, будь то походка или то, как он протирал полой белого халата свои очки. Его было нетрудно понять: доктор наук, умный, творческий человек, он угодил в настоящую западню, польстившись на фантастический оклад денежного довольствия и подписав контракт с этой лабораторией. Теперь он, при всех своих многочисленных регалиях, фактически являлся лаборантом, испытывая опытные образцы сконструированного кем-то другим оборудования и проверяя чужие научные теории, подавляющее большинство которых явно считал не стоящими выеденного яйца.

Если полковник Черных был лаборантом, то его заместитель подполковник Сидоркин в таком случае являлся младшим лаборантом. Правда, в отличие от шефа, его это нисколько не беспокоило: платили здесь действительно очень хорошо, сумма на номерном банковском счете солидно прирастала из месяца в месяц, оговоренный контрактом срок истекал через два года, по прошествии которых Петр Фомич Сидоркин твердо намеревался в свои тридцать семь лет уйти на заслуженный, а главное, превосходно обеспеченный отдых. Их работа не сулила мировой известности и прочих лавров, и Сидоркин был этим вполне доволен, ибо вовсе не стремился к ТАКОЙ известности. Радетели о правах братьев наших меньших до сих пор треплют имя профессора Павлова за то, что тот в интересах науки тиранил несчастных собачек. Что же в таком случае прогрессивное человечество сказало бы об опытах доктора Черных и кандидата наук Сидоркина, получи их исследования хоть сколько-нибудь широкую известность? Подумать страшно, что тогда началось бы! Пожалуй, вызов в Гаагский трибунал стал бы самой меньшей из их неприятностей, до которой ни тот, ни другой, вероятнее всего, просто не дожили бы…