Владимир Свержин - Танцы на минном поле

Коновалец отложил записку и сжал виски. Что и говорить, признание беглого генерала было сейчас как нельзя более кстати, но в голове отчего-то сама собой всплыла картина скандинавского огненного погребения, когда на костер возле тела убитого викинга укладывались штабелем его живые враги, взятые в плен. Чтобы не скучно было. Он разорвал плотную полиэтиленовую оболочку и вскрыл конверт.

“Начальнику контрразведки России, — прочел Коновалец официальную шапку на лежащем перед ним документе. Строчки, написанные четким канцелярским почерком, строились перед Коновальцем в аккуратные абзацы, как строятся солдаты на параде в батальонные каре. — …В мае тысяча девятьсот девяносто четвертого года со мной связался мой бывший сослуживец по Афганистану, полковник в отставке Чаклунец Игорь Васильевич, проживающий в дачном поселке Кирсаново под Москвой. При помощи бандита Платова Андрея Дмитриевича, находящегося в розыске, угрозами и шантажом они склонили меня передать им некоторую информацию, касающуюся перемещения демонтируемых ядерных боеголовок на территории Северного Кавказа. Дальнейшее использование этой информации данными лицами мне не известно. Но, зная их опасность, я могу предполагать, что информация эта могла быть использована во вред России. Надеюсь, что мое чистосердечное признание поможет своевременно предотвратить те фатальные последствия, к которым может привести мое малодушие. 12.01.95. Женева. Генерал-майор в отставке Лаврентьев Павел Семенович. Заверяю. Государственный нотариус др. Арман Бейс”.

“Муд-дак! — Резюмировал полковник Коновалец. — Мое чистосердечное признание, мое малодушие! Надеюсь, на том свете черти будут играть тобой в футбол!” Он откинул от себя лист гербовой бумаги, словно тот был пропитан ядом, и резко встал из-за стола. — «Ладно, съездим в Кирсаново, познакомимся с уважаемым Игорем Васильевичем». — Он нажал кнопку вызова дежурного офицера.

— А ну-ка сходи, посмотри, если Повитухин еще не уехал, пусть зайдет ко мне. Если занят, пусть прервется.

Машину на ухабах трясло. Майор Повитухин, полковник Коновалец и трое ребят из “кордебалета”, прихваченных на тот случай, если разговор будет протекать на повышенных тонах, вместе с машиной тряслись по давно нечищеному тракту, пугая отдыхающих в придорожных сугробах леших. По дороге Коновалец просматривал полученные из архива справки по отставному полковнику Чаклунцу и рецидивисту Платову, значившемуся в архиве совсем в другом амплуа. “Платов Андрей Дмитриевич, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения, капитан вооруженных сил СССР, войска специального назначения. В Афганистане с июня тысяча девятьсот восемьдесят пятого, командир роты. Награжден орденом Красного знамени и медалью “За отвагу”. В октябре тысяча девятьсот восемьдесят шестого пропал без вести при выполнении служебных обязанностей”. Конец. Больше никаких сведений о Платове Андрее Дмитриевиче в архиве не было, словно никакого Платова с октября восемьдесят шестого более не существовало.

На счастье, полковник Чаклунец значился среди живых. В восемьдесят девятом году, после вывода войск из Афганистана, бывший военный советник Наджибуллы полковник Чаклунец вышел в отставку и, разойдясь с женой, проживал теперь уединенно на подмосковной даче. Его бывшая супруга с младшим сыном, как значилось в бумагах, занимали оставленную им в Москве квартиру, а старший сын, тут Коновалец сделал паузу и еще раз перечитал строчку, касающуюся старшего сына: ”… ефрейтор Чаклунец А. И., войска специального назначения. Погиб при исполнении служебных обязанностей в октябре тысяча девятьсот восемьдесят шестого года”. Полковник прикрыл глаза и откинулся в кресле. “Вот так-то! И я буду очень удивлен, если пропавший без вести капитан Платов не окажется вдруг командиром роты, в которой служил ефрейтор Чаклунец.”

"Лежать в больнице тяжело и безрадостно. Особенно, когда тебе неполных тридцать лет, и мышцы требуют привычной нагрузки. А какая уж тут нагрузка, лежать на пружинной койке в комнате на две персоны, да листать многокрасочные журналы с автомобилями, девицами и крутыми парнями с этими девицами и на этих автомобилях. Смертная тоска! Тут поневоле захандришь. Пойти размяться, и то нельзя. Разве что здесь, в палате, пока никто не видит, потому, как в карточке напротив твоего имени написано что-нибудь замысловатое, вроде ликватрогипертанзионного тонзиллита мозжечка среднего уха с воспалительными процессами в подреберье лодыжечной кости, в общем, нечто такое, что, на непросвещенный взгляд обывателя, ставит под вопрос твое существование в мире живых. В общем, лежишь, укрытый едва ли не до носа одеялом, и тоска у тебя на лице такая, что никому в голову не придет усомниться в болезненности твоего состояния".