Леонид Словин - Отстрел

Бутурлин поднялся, подвинул стул. Закон обязывал охранять интересы неродившихся граждан.

На все вопросы она отвечала полностью и с охотой.

Словно почувствовав фарт, несколько старших оперов сошлось к Бутурлину, чтобы узнать про печь, от которой теперь начинать танцевать.

— Шайбу вы знаете?

— Кто же его не знает?!

— И Туркмению? Друг его.

— С Тишинки? Тоже.

— Когда вы видели их в последний раз?

— Туркмению — уже не помню. А Шайбу… Позавчера! В нашем гадюшнике. В вестибюле. Его там трясли трое мужиков… Здоровые бугаи! Шайба и сам амбал… Но эти! — Она живописала мордобой в подробностях. — Его уделали как черепаху! Шайба был в шоке! Давно не получал… Эти трясли его как хотели… Вся морда была в крови!

— Кто-нибудь находился еще в это время в вестибюле?

— Посетители!

— Не вмешивались?

— Такой страх…

— А Ершов?

— Он — конечно! Вы не видели его пьяного? Сразу разнимать… Я вцепилась: «Не пущу!»

— Милиция была?

— Какая там милиция?!

— А эти трое, что били… Ты их знаешь?

— Черные!

— За что? Слышала?

— Там не только я, все слышали! Шайба перед тем продал им наркоту. В ампуле. А оказалось, простая вода из крана…

— Телефон Туркмении у тебя с собой?

— Я помню…

Бутурлин и Савельев разговаривали с ним вместе.

— Давно ушли из «Новых центурионов»?

— Пока мне не скажут, за что взяли, не буду отвечать.

— И все-таки…

— С полгода.

— Вместе с Шайбой?

— Нет.

— Шайбу видел давно? — Бутурлин перешел на «ты».

— Наверное, тоже с полгода.

— Что-то произошло?

— Я не буду обсуждать этот вопрос…

Савельич заметил:

—Ты — мент! Как я, как Бутурлин. Можем быть откровенны. Я чувствую тебя!

— Я — бывшиймент!

Бутурлин поддержал:

— Бывших ментов нет! У нас проблема…

—Теперь, к счастью, не моя. Я отсидел. Судимость с меня снята. У меня лицензия частного охранника. Пока нигде не работаю. Иногда меня приглашают, когда есть подработка.

Туркмения был худощав, жилист. На нем была широкая, сваливающаяся с плеч куртка, с рукавами, начинавшимися едва ли не от самого пояса. Бутурлин обратил внимание на рукава — они были в две трети — обрезанные внизу, как у телохранителей, занимавшихся «личкой».

— Я понял ваш интерес. Давайте официально… С прошлым покончено. И я больше не хочу слышать о кон торе.

— Спасибо за откровенность…

— Ничего не стоит.

— Ты только забыл, что, когда у нас возникает проблема, контораидет как танк.

— Знаю.

— Мы вынуждены тебя задержать.

— За что?

—Не знаю пока. Может, хранение огнестрельного оружия, может, наркотик. Мы с тобой откровенны. Ты не оставляешь нам другого выбора.

— Это незаконно.

—Согласен.

— Я буду жаловаться.

— Предложи другой выход!

Лондонский рейс «Бритиш-Эйр» прибыл в Москву рано утром.

Игумнов еще в самолете снял кожаную куртку а-ля Марлон Брандо, долгое время шокировавшую милицейское начальство и содействовавшую его индивидуальности в конторе. Тем не менее его взяли под наблюдение уже в Шереметьеве. Под надзором подозрительно оживленной парочки он вышел из аэропорта. Машина «Лайнса» ждала его. Игумнов тем не менее предпочел сделать вид, что нашел «левака».

— Довезешь, мастер?

— Садись. В любой конец Москвы пятьдесят баксов…

В салоне Игумнов сразу переложил в «бардачок» кассету, привезенную из Лондона.

—Передашь из рук в руки.

Водитель, в свою очередь, вручил короткое послание Рэмбо: «Миху у сестры не видели. Тебе необходимо с ней срочно встретиться. Никому другому о н ине поверят…»

В любом случае начинать следовало с собственного дома.

Хвост за собой водитель обнаружил тоже быстро. Вели профессионалы, двумя бригадами. Игумнов из машины позвонил Рэмбо. Тот оказался у себя.

—Такие дела… — Он рассказал о слежке.

—Сразу из дому не уходи. Я позвоню.

Добрались без приключений. Под блатную музыку. У Игумнова был тоже любимый речитатив: «…Эта песенка народная на слова поэта Танича — о любви оперуполномоченного к даме одной из Дома твор-чества-а…»

Дом Игумнова оказался на прежнем месте — в огромном дворе, заставленном гаражами-«ракушками». Жильцы только подумывали еще о его благоустройстве. Все было так, как Игумнов оставил.

В почтовом ящике лежало несколько рекламных листков, опущенная по ошибке чужая «Советская Россия» с призывом голосовать за Зюганова и две записки. Игумнов прочитал обе еще в лифте.