Леонид Словин - Отстрел

— Мы тут, — сказал Нисану Ковач. — Все в порядке.

— Я думал, что еду с Шайбой…

— Я тоже считал!

— Ты один?

— С Ксанкой.

Арабов, крутой, в прошлом судимый, знавший цену мужской дружбе, ему покровительствовал.

— Может, по чашке кофе?

— Спасибо, Нисан. Ксанка пригрелась, спит. В другой раз!

— Тов! — Он всегда употреблял непонятное это словечко, когда соглашался. — Мне нужно еще пять минут.

— Я буду ждать в подъезде.

Больше они ничего не сказали друг другу. Секьюрити тихо, чтобы не разбудить, отстранил жену, аккуратно открыл дверцу. Последним словом, обращенным к Ниндзе, было:

—Ушел!

Ковач сказал о настоящем, используя форму прошедшего времени. Получалось динамичнее. Великий и могучий такое допускал…

Неерия не поставил Рэмбо в известность, было ли у секьюрити оружие, и Рэмбо на этом этапе не стал уточнять.

Труп Мансура, прежнего начальника службы безопасности «Дромита», убитого в то же утро в своем подъезде, осматривали сотрудники МУРа вместе с райуправлением — к этому времени там все уже завершилось. О нем не говорили. Убийства, относимые к так называемым бандитским разборкам, оставались как бы за чертой особо опасных. Начальство смотрело на их раскрытие сквозь пальцы. Мансур с его блатными наколками мусульман-воров — «Бей и режь отступников веры» и «Кроме Аллаха нет Бога» — вряд ли вызвал к себе симпатию.

Пейджер на поясе у Рэмбо дал знать, что его разыскивает дежурный «Лайнс-секьюрити-информ».

—Мы ведем предварительную проверку…

Речь шла об исчезнувшем телохранителе Арабова Шайбе, который должен был в это утро сопровождать банкира.

— Я говорил с его отцом. Сыночка не видели с вечера…

— Как ты представился?

— Сказал, что с работы. Да им все время звонят!

— Что-нибудь еще?

— Да. Я думаю, это интересно. Сейчас друг звонил…

Десятки его друзей, бывших коллег, учеников и просто собутыльников составляли сегодня основной костяк среднего милицейского звена столичной области. Сообщения их стоили министерских.

— В районе Катуар, в роще, черный цветок…Догоняешь?

К словам «труп», «мертвец» в блатном жаргоне содержалось не менее двух десятков синонимов.

— Сейчас прошла информация…

— Догнал!

С необходимыми предосторожностями дежурный сообщил о трупе мужчины, извлеченном из кострища. Рэмбо сразу заинтересовался. Случайный мокрушник не старался сделать опознание трупа невозможным. Любой из них, если он не маньяк, не расчленял и не сжигал труп. Напротив: так бывало всегда, если убийцу и жертву связывали известные окружающим отношения. В этих случаях, когда труп обнаруживали — соседи, коллеги, приятели могли сказать о мотивах убийства.

— Пока не опознан. Позвонить в отделение? Я там знаю ребят.

— Кто обнаружил, известно?

— Грибник. Сейчас его там трясут…

— Передай, я еду.

На обратном пути, в машине, Рэмбо, размышляя о найденных в костре ключах, понял причину, по которой они там оказались.

«Убивали прямо тут, в роще… Жертва упала в костер, ее уже не вытаскивали, не обыскивали…»

Подъезжая к Москве, перед Кольцевой Рэмбо окликнул по рации дежурного:

— Как дела?

— Вам здесь непрерывно звонят. Но ничего особенного… Еще доставили торт. Вы заказали. «Сказка». Коробка белая. Я сказал, чтобы поставили в холодильник.

— Отправь машину за родителями секьюрити, который разыскивается. Адрес у тебя есть.

Жара в Лондоне не спадала, но внутри отеля было вполне терпимо и даже прохладно.

В номере у Варнавы послышался треск, затем многократно усиленный скрип дверных петель. Потом звон хрусталя. И сразу голос Михи…

Игумнов слушал их разговор из холла на четвертом этаже.

Приемник был из современных японских. Слышимость была хорошая. Окающую речь Жида нельзя было спутать с другой.

«Московский криминальный мир понес еще одну потерю…» — писал репортер криминальных «Новостей», сообщая о якобы имевшей место выдаче Туманова американскому ФБР.

Но Туманов был скорее костромской авторитет, нежели московский.

«Точнее, пышугский или павинский…»

Знатоки российских местных говоров, вслушиваясь, наверняка обнаружили бы особенности выговора его деда, переехавшего из другой костромской глубинки — Межи. Там говор был и вовсе особенный. Остряки смеялись: «Национальность — межак!» Притом что дед и бабка Михи по матери были российскими евреями. Когда Жиду исполнилось тринадцать, дед брал внука по большим праздникам в Песах и Йом-ха-Кипур — в ближайший городок за сто с лишним километров. Там их уже ожидали с нетерпением восемь религиозных стариков, жаждавших вознести совместную молитву, считавшуюся у евреев предпочтительнее. Для этого требовалось не менее десяти иудеев. Дед учил смышленого внука чтению религиозных книг, не предполагая судьбу проворного остроглазого первенца своего непутевого сына, не выходившего из заключения.