Cassandra Claire - Draco Sinister

смотрит на них широко раскрытыми глазами, но весь мир для него сейчас сузился: только он и

Гарри — так же, как и многие годы — только он, Гарри и то, что между ними, назови это, как угодно:

противостояние… ненависть… Желание ранить Гарри побольнее пропало, однако способность

сделать это никуда не ушла, напротив, она усилилась.

Еще в прошлом году он бы умер за возможность узнать что-то про Гарри — как он чувствует, как

он любит, что в мире для него самое важное. Раньше он наносил свой удар, причиняющий Гарри

боль, словно из темноты, однако сейчас все было четким и точным, как хирургическая операция, он

был должен ее провести, хотя ему и не хотелось. Отец всегда говорил ему: Рассмотри каждый

вариант и выбери лучший — пусть это был и не лучший вариант, однако это тоже был вариант…

…Я не лгу, Поттер. Это правда.

От Гарри не донеслось ни слова в ответ, только волна растерянности, боли и потрясения.

Наконец, он сумел изобразить что-то вроде улыбки — дрожащей и неуверенной.

— Полагаешь, я снова должен от этого упасть?

Драко уставился на него:

«…Думаешь, я стал бы об этом лгать?»

— Ну, конечно, стал бы — я же тебя знаю. Ты же не можешь пройти мимо ленточки, чтобы

не дернуть за нее — правда? Однако я понимаю, ради чего ты стараешься. Мысль хорошая, однако

ты был прав — это не сработает.

Драко пристально смотрел на него.

«…Ты же сам мне говорил, Поттер — лгать телепатически невозможно. Что, забыл?»

265

Гарри побелел, ответить ему было нечего.

Драко отвел взгляд и теперь просто говорил:

«…Когда я умер, вокруг вовсе не было кромешной тьмы, я попал куда-то между жизнью и

смертью, где убитые ожидают отмщения. Место не слишком приятное — там серо и холодно, и

призраки даже не могут поговорить друг с другом, только с живыми людьми. Я говорил

с Основателями, и тут посреди беседы еще кто-то подошел и спросил меня, не Люция ли Малфоя я

сын. Это был твой отец».

Теперь Драко поднял взгляд и увидел Гарри, вернее, его огромные глаза на совершенно белом

лице. Его губы беззвучно двигались.

— Нет. Я не верю тебе. Ты говорил с моим отцом? Ты?

Драко кивнул.

«…И с матерью».

Гарри нащупал за спиной стену и оперся на нее, словно был не в силах стоять.

— Ты лжешь. Ты должен лгать.

— Ты знаешь, что это не так.

— Я не понимаю… — теперь в голосе Гарри появилось ошеломление. — Почему ты мне

не сказал?

«…Я говорил с твоей матерью. Она хотела узнать — какой ты, как ты живешь… И еще — Сириус.

Они спрашивали про Сириуса. Она думали, что после того, как они умерли, ты живешь с ним. Они

ничего не знали ни про Азкабан, ни про твоих дядю и тетю — ничего, они думали, что у тебя было

счастливое детство с ездой на летающем мотоцикле и беготней по полям с большой черной

собакой — это, конечно, все очень трогательно…»

В лице Гарри что-то дрогнуло, словно разбилось что-то очень важное и необходимое, и теперь

Драко точно знал, что Гарри поверил ему, — в противном случае он бы не выглядел так.

А теперь самая трудная часть. Это было трудно, куда труднее, чем он думал — хотя он считал,

что настолько хорош в этом, что все пройдет легко и просто. Но это было не так. Однако он должен

был идти дальше.

«…Знаешь, они были там все это время — все время, пока ты рос и, держу пари, твои дядя и тетя

говорили тебе, что твои родители на небесах… — нет, все это время твои родители ждали когонибудь, кто придет и отомстит за них…»

— Заткнись, — вслух сказал Гарри, его голос был опасно тих. — Просто — заткнись, Малфой. Ты

не…

«…Но возможно этого никогда не случится, потому что — посмотри правде в глаза — для этого

кто-то должен убить Темного Лорда, а я не уверен, что это возможно сейчас…»

— Убирайся из моей головы, — зашипел Гарри и, сжав кулаки, оттолкнулся от стены, словно

собираясь ударить Драко. Драко напрягся и подобрался, готовый к атаке, но Гарри не двинулся

к нему. Он просто стоял и трясся.

Драко чувствовал волны гнева, исходившие от него, но эти эмоции были совершенно иные,

нежели те, при помощи которых он разбил футляр в кабинете Лупина — гнев был только одной

из составных частей этого ядовитого коктейля из вины, смятения, ужаса, тоски и неимоверного,

всепоглощающего горя.

— Он никогда не простит меня, — подумал Драко, — и Гермиона тоже, только не за это. Он

заставил себя думать об этом — словно сжимал в руке осколок стекла, резавший кожу, позволяя