Ефим Бершин Маски Духа

— Мама, это Гюго? — спрашивает какая-то девочка.

— Гюго, — отвечает, — конечно, Гюго. Кто же еще?

— А сколько он стоит?

— Недорого. К Рождеству цены сбросили.

Тут и друзья мои подошли. Смотрят на меня сквозь стекло, но не узнают. А я возьми да подмигни, чтобы сообразили. А они все равно не соображают.

— Ой! — вскрикивают. — Как живой! Мигает.

— Это в нем устройство такое электронное, — объясняет ихний умный сын. — На него специальный файл открыли и через компьютер управляют. Нажмут левую кнопку мышки — он мигает. А нажмут правую — руками разводит.

В это время я как раз махал руками, чтобы они меня признали. Но они не признавали.

— Ну вот, — добавил ихний умный сын, — я же говорил!

И они пошли себе дальше. А я остался.

* * *

Так вот, я отвлекся, а между тем у меня там же, под Ярославлем, один поэт из окна выпрыгнул. С пятого этажа. Чего прыгнул — я так и не понял. Я уж говорил, что туда в одночасье свезли всех поэтов. Молодых и не очень молодых. Это ж надо было догадаться — всех поэтов под одну крышу! И немножко прозаиков с критиками. Ну они и загуляли. Вместо того, чтобы пить бальзам высоких штилей, они в ближайших магазинах скупили всю водку. Я наутро собираю свой семинар, чтобы поговорить на темы строки и рифмы, глядь — одного нет. Куда делся? Из окна сиганул. Ему еще слова дурного не сказали, а он уже ушел. Хоть бы стихи-то хорошие писал, тогда понятно бы было. А так — ни стихов, ни человека. Хотя живой все же остался, водка спасла. Может, чего еще напишет. А может, еще и женится, и детей нарожает. Молодой ведь.

Хотя, с другой стороны если взять, понятно, почему прыгнул — натура у пишущего человека всегда утонченная и ранимая. Вот Розанова, например, у которой, как выяснилось недавно, не только три фамилии, но и три имени, ни за что не хочет верить, что писатель обязательно обладает утонченной и глубоко ранимой натурой. А я точно знаю, что это так. Особенно он подвержен воздействию модных в последнее время магнитных бурь. Причем, как именно эти бури проистекают, писатели не знают. Поэт Юрий Левитанский, например, знал, как получаются землетрясения, о чем речь еще впереди. А писатели не знают, как получаются магнитные бури. Может быть, только Вадик, однофамилец памятника Рабиновичу, знает, потому что он еще и алхимик. А другие не знают. Но им от этого не легче. Бури на них действуют. И сильно. И не потому, что они, мятежные, просят бури (магнитной), а просто так.

Однажды летом, в писательском творческом доме, в тот самый час, когда все писатели усердно писали, их настигла такая буря. Но не всех сразу, а по очереди. Первой она настигла бедного литературного критика, который никого не трогал, а сидел и писал свой анализ творчества. И вдруг его настигла буря, и он ни с того ни с сего начал гоняться за черным котом, разбрасывая по коридору рукописи. При этом надо заметить, что кот был не каким-то безродным котом, промышлявшим отходами с писательского стола. Кот был частной собственностью другого писателя-женщины, никакого отношения к литературной критике не имевшей. Хотя положа руку на сердце следует признать, что каждый прозаик, как мы уже это отмечали неоднократно, в душе немного критик.

Так вот, ничего не подозревавший кот, почуяв агрессию, заорал, как поэт на творческом вечере, и кинулся в окно. Критик — за ним. Женщина-прозаик, возмущенная столь откровенным поползновением на ее частную собственность, — следом. Хорошо еще, что это был первый этаж. Поэтому участники эпизода пострадали несильно. Критик расквасил себе нос, женщина-прозаик подвернула ногу, а коту — вообще хоть бы хны.

Видимо, сообразив, что животное не догнать, литературный критик утер нос, взобрался на крыльцо, как на трибуну, и стал говорить речь. Забегая вперед, скажу, что речь продолжалась около шести часов кряду. Она сопровождалась призывом поубивать всех котов, запретив иметь их в качестве частной собственности, а также отказать в доверии композитору Антону Рубинштейну и ни в коем случае не голосовать за него на президентских выборах. Кроме того, он подробно и нелицеприятно проанализировал поведение его братьев — небезызвестного Николая Рубинштейна и двух совершенно неизвестных — Александра и Василия, опять же Рубинштейнов. А все остальные писатели его внимательно слушали.

Но поскольку, как уже неоднократно было сказано, я не писатель, то и бури на меня не действуют. Однако же и я сразу не сообразил, что эта неожиданно свалившаяся с небес болезнь может быть заразной.