Ефим Бершин Маски Духа

— Что-то, — говорю, — король у вас не туда лег, Инна Львовна.

— Как это не туда? Туда. Что вы такое говорите! Правильно лег.

Обиделась, наверно. Поэты — они все обидчивые. Хуже прозаиков. Прозаики не обидчивые, потому что стучат, не успев обидеться. А Новый год уже вовсю лопочет, хлопушками хлопает, снегом присыпает. А Лиснянская все раскладывает, все хочет совместить эти разрисованные картонки с моей непутевой жизнью, как будто не сама же и написала:

А жизнь уже не совмещалась

с моим печальным ремеслом.

— Вот видите, все сошлось! — радостно потирая руки, воскликнула Лиснянская. — Я же говорила!

И точно, все сошлось. И пустые хлопоты, и казенный дом, и дальняя дорога.

* * *

Страх настиг меня неожиданно, как осенний ледостав. И я вдруг почувствовал, что не в силах двигаться. Я боялся выйти на улицу, боялся сидеть дома, боялся людей и боялся самого себя. Подходя к подъезду собственного дома, я непременно озирался по сторонам, мгновенно взлетал на пятый этаж, трясущимися руками отпирал дверь и закрывался на все замки и запоры. Я вздрагивал от малейшего шороха. Скрип двери повергал в ужас. Тени деревьев заставляли бежать прочь, а одиноких прохожих я обходил стороной. И при этом я не знал, не понимал, чего боялся. Я был абсолютно здоров. Я был силен и молод. Но я чувствовал, что задыхаюсь и подыхаю.

— Это — остров, это — замкнутое пространство, — мрачно сказал Алшутов. — И обычным путем отсюда не выбраться.

И я увидел, как этот огромный кудлатый выродок, сын московского профессора и княгини Голицыной, погасив свои бешеные глаза, плачет тихо и мужественно, как на собственных похоронах. Он был обречен. А я не мог его спасти, потому что никого спасти невозможно. Он был прав: если отсюда и есть выход, то только для одного. Потому что с острова на остров ведет узкая лазейка, в которой нет места двоим. Уйти можно только поодиночке, как поодиночке рождаются на свет.

И пора было уходить, потому что воздух из огромного пространства был выдышан, выкачан. Стало нечем дышать и нечем жить. И пространство это все больше напоминало тот сужающийся коридор с узкой щелью в конце, скользнуть в которую было страшно.

Я вышел на берег. Густое снежное марево клубилось над рекой, укрывая безысходный топляк и застывшие до весны баржи. Визг дальних лесопилен тонул в шуме нарастающего ветра, и робкая ночь, как начинающий вор, подкрадывалась с вершин Северного Урала.

“И с самолета снимем, и с поезда...” — вспомнил я вдруг и неожиданно для самого себя захохотал. И чем больше доходили до меня эти слова, тем громче я хохотал. Хохот мой раздирал клочья снегопада, отзывался от помертвевшей реки и гас где-то далеко, у подножия обступившей со всех сторон этот северный город тайги. Страха больше не было. Был смех. Был истерический смех на краю обрыва. Идиоты! — смеялся я. — Если бы туда можно было уехать на поезде! Идиоты!

Успокоившись, я набрал в легкие последнего воздуха и сделал короткий шаг в метель, которая понесла меня над застывшей Сысолой, над баржами и лесопильнями, над лесными вырубками и затухающими огнями поселков — прямо в пасть ночи. И безо всякого билета.

V. Уточнение вины

Во всем виноват Пикассо.

Ты ведь знаешь, мой друг, что у нас теперь повсюду ищут виноватых. Это у нас такая ментальная традиция — виноватых искать. Вот и ищут. Одни говорят, что во всем виноваты партийные. Другие доказывают, что виноватее всех какие-то масоны. Третьи по старинке указывают на дураков и дороги, изредка добавляя к ним воров и пьяниц. Хотя я лично ничего плохого ни в дураках, ни в ворах не вижу. Тем более — в пьяницах. Не кровопийцы же они в конце-то концов. Но вот что интересно: указывать-то указывают, но найти никого не могут. Хоть и ищут. Ни дураков, ни воров, ни пьяниц. Ни даже партийных с масонами. Про дороги уж не говорю. И тогда нашлись люди, которые во всем стали обвинять Пушкина и в его лице всю русскую литературу. Это она, дескать, виновата, что люди пьют, воруют, не строят дороги, а только книжки читают. И при этом — форменные дураки. Потому что не строят дороги. А Пушкин — он, конечно, главный закоперщик всей этой дури.

Впрочем, это у нас не впервые. У нас как только какая революция, так сразу виноватых ищут. А находят исключительно Пушкина. Смешно и сказать. Синявский вон усмехается в бороду и глазом елозит. Потому что хоть дорог и не строит, но понимает, что Пушкин тут ни при чем. И вообще, может, никакого Пушкина и не было. Может, его придумали, чтобы было на кого вину сваливать. А может, и был, только ни в чем не виноват.