Ефим Бершин Маски Духа

— Господа! — обратился я согласно веяниям нового времени. — Ведь очевидно, что человек немного приболел. Зачем же устраивать театр из больницы? Заберите своих котов и расходитесь.

— Не мешайте нам слушать! — зашикали на меня со всех сторон. — Не каждый день услышишь правду.

И тут я понял, что зараза распространяется гораздо быстрее, чем я предполагал, и может, чего доброго, выйти за калитку писательского дома. И вызвал “скорую”. А когда к ночи наконец она приехала, критик заупрямился, воздел руку к небу, принял позу древнегреческого трибуна и стал требовать свободы слова, собраний и вероисповеданий (это после шести-то часов выступления без регламента). В чем его все и поддержали. Потому что именно к вечеру он перешел к глубокому анализу творчества собравшихся перед ним писателей. Но не успел закончить по причине приезда “скорой помощи”. А дослушать всем хотелось. В общем, перед отправкой в неблизкий путь критик потребовал учинить опись не только его личных вещей, но и личных вещей всех последних президентов России и их жен. Что врачами и было исполнено в точности.

Облегченно вздохнув, я отправился к телевизору смотреть последний выпуск новостей, где ведущая между делом сообщила, что состоялась очередная конференция Союза писателей, на которой жесткой критике был подвергнут композитор Антон Рубинштейн и его братья, тоже Рубинштейны. А также о том, что магнитные бури сегодня только начались и завтра продолжатся с новой силой.

Испугавшись, я перешагнул через природную робость, собрал творцов и доложил, что по телевизору объявили указ президента, по которому завтра в связи с магнитными бурями строго-настрого запрещено не только писать, но даже прикасаться к перу. Писатели сразу стали кричать: “Долой диктатуру!” И почему-то: “Даешь демократию на село!” А один меня вообще Бенкендорфом обозвал. Ладно еще не Навуходоносором. Хорошо, говорит, выглядишь за наш счет, богатеешь на бедах народа.

В общем, тут же всех котов со двора как ветром сдуло.

* * *

Может, я и вправду хорошо выгляжу, не знаю. Но в заблуждение многих ввожу. Хотя, что на мне такого уж надето? Ну шарф, как уже было сказано, английский от Розановой. Плащ и цилиндр с витрины дома Гюго. И кроссовки драные. Но это же еще не повод, чтобы делать меня гидрой капитализма. Тем не менее один уже покойный критик, бунтовавший по молодости еще в “Новом мире” Александра Твардовского, даже целую статью в “Литературную газету” написал, где обвинял меня в том, что я подозрительно легко приспособился к капитализму и теперь чуть ли не оптом скупаю дома и яхты. Это я-то! Сам писал пламенные статьи в защиту капитализма, а как этот самый капитализм наступил и оказалось, что на пенсию капиталистическую даже умереть нельзя толком, так сразу я виноват. А у меня, между прочим, ни дома, ни зарплаты, ни даже командировочных. И если уж опять зашла речь о Бенкендорфе, то Бенкендорф, между прочим, Пушкину этих самых командировочных целую тысячу рублей отвалил. Это когда ведомства государственной коллегии иностранных дел коллежский секретарь Пушкин А.С. был отправлен к главному попечителю колонистов южного края генерал-лейтенанту Инзову в Кишинев. Тысячу рублей! В ссылку! Так кто же виноват? Я или Пушкин? На эти деньги он в Кишиневе неплохо, кстати, жил. Пил шампанское, гулял и на одежде не экономил. И правильно делал. Не успеешь вовремя переодеться или спрятаться, как живо на тебя какой-нибудь критик найдется.

* * *

Странно, между прочим, что я на это раньше внимания не обращал. Написано же черным по белому: “...но всякий раз переодевался в разные костюмы. Вот уже смотришь: Пушкин серб или молдаван, а одежду ему давали знакомые дамы. Издали нельзя и узнать, встретишь — спрашиваешь: "Что это с вами, Александр Сергеевич?" — "А вот я уже молдаван". А они, молдаване, тогда рясы носили. В другой раз смотришь, уже Пушкин — турок, Пушкин жид, так и разговаривает, как жид...”

Так вот оно, вот! Догадался, черт кудрявый. Догадался и подыграл. А чего ж не подыграть? Любил игру. “Ведь мы играем не для денег, а только б вечность провести”. Мало того что вместо лица бог весть что. Так еще и кривлялся все время. Не человек — пародия. Понял, понял, черт. Дотумкал, что никакой разницы нет — что так, что эдак. Все равно маскарад. И дальше вот: “Танцевали под волынку местный танец джок. Приезжали смотреть на народ в каретах. Приехал и Пушкин... в феске, обритый...” Да еще и ногти эти — длиннее ногтей китайских ученых. Люди видели, вспоминали, врать не станут. Да и с чего бы им врать? Прятался! Все время кого-то изображал. Чтоб не узнали.