Пять в яблочко

Вот недавно иду это я по «толчку» и слышу, как симпатичное лицо кричит. Смотрю я: какой-то тип заплатил двугривенный и лапу в мешок сует. Сунул, помешал там лапой-то, словно ложкой в котелке, и вытащил один кубик.

Достало симпатичное лицо прейскурант и смотрит.

— На номер первый, — говорит, вам достался бумажник, получите!

И дает.

— Эх, — думаю, — а ведь этак очень просто, и я могу бумажник выиграть!

— А ну-ка, — говорю, — милый человек, дай-ка и мне счастье попробовать! А сам глаз не спускаю с бумажника. Чтоб, значит, заприметить, какой брать-то на случай выигрыша.

А денег у меня было три рубля. Ребята в роте дали купить трафареты, цифры то есть на летние гимнастерки.

Достал я один номер, что в мешочек в углу промежду прочими затерялся.

Гляжу — восемнадцатый. А симпатичное лицо уже прейскурант развернул и глазами по нему шарит.

— На восемнадцатый, — говорит, — номер ваш открытка досталась. Пожалуйте, — говорит, любую!

И дает целую пачку открыток.

— Эх, думаю, не тот номерок вытянул!

Взял я открытку, помню — еще барышня с собачкой изображена.

Положил я ее, открытку-то; в карман в шинель и за другим номерком полез. Достаю одиннадцатый.

— Пожалте, — говорит, — вам на одиннадцатый номерок мундштук. Дернул еще раз. Наперсток достался. Потом еще и еще, словом пришлось все три рубля, как они есть, выложить.

Выложил я три рубля и выигрыши стал подсчитывать.

А выигрышей этих, действительно, много было. Четыре открытки, три мундштука, два наперстка, три конверта, два зеркальца да карандаш с записной книжкой. Подсчитал я их и уходить хочу. А симпатичное лицо мне и говорит:

— Не изволите ли, — говорит, — еще попытать счастья? И мешочком трясет перед самым моим носом.

— Нет, — говорю, — не изволю. Потому денег, — говорю, — у меня кот наплакал, то есть ни копейки денег.

А он и говорит:

— Извольте, — говорит, — я для вас, как для военного, снисхождение могу сделать. Тяните, — говорит, — за четыре открытки да за мундштук. Вот, — думаю, — что значит, военному, везде снисхождение. — Правой рукой даю ему четыре открытки да мундштук, а левой в мешочек лезу.

Вытянул восемнадцатый.

— Эх, — думаю, — опять открытка.

А симпатичное лицо, должно, вошел в мое положение и снова предлагает:

— Тяните, — говорит, — еще, что с вами делать, за два зеркальца да за записную книжку.

Потянул я еще. Потом еще и еще, и когда в последний раз вытянул, опять оказался восемнадцатый номер, и опять выиграл открытку, да ту же самую — с барышней и с собачкой.

Фартовая такая барышня, со шляпкой. С этой открыткой в казарму пришел.

— Вань, а Вань! А хорошая барышня вон пошла, а? — обращается Великанов к товарищу, проходя однажды по городскому саду — постоянному местопребыванию Великанова.

— Вон-то? О, баба на ять, баба, знаешь, во! — И Вань под самый нос Великанова поднес руку, сжатую в кулак, с прямо стоящим большим пальцем.

— А слабо тебе, Великанов, развести антимонию с нею?

— Мне-то?

— Да.

— Ну, не Великанов я буду, если мне заслабит. Понял?

— А нут-ко!

— Давай, на сколько, чего?

— На одну булку.

— Идет, только не мешай, — понял?

— Идет!

Великанов быстро поднагоняет «барышню», покрякивает, похаркивает, осадив шлем на затылок. «Барышня» раз оглянулась. Он наперед:

— Извиняемся, с вами можно-с?

— Что?

— Поговорить маленько.

— Пожалуйста, к вашим услугам.

— А вот садитесь потолкуем.

Они опустились на скамейку: «барышня» — на одном конце, Великанов на другом.

— Ну, я слушаю, что вы хотели мне сказать?

— Мы-то? Меня зовут Митька Великанов… гг-ы, гг-ы.

Постепенно Великанов стал подсаживаться ближе к «барышне».

— А вас как будет звать?

— Вам это зачем?

— Это, гг-ы, гг-ы, у меня так, по привычке, вопче, конешно, остатки царского режима и… вопче… капитализма.

— Вы, говорите, капитализма. А что это такое?

— Это уж вы у моего политрука спросите. Он по этой части, вопче, спец. По суткам может говорить без остановки о разных капитализмах и прочее такое.

— А кто у вас политрук?

— Товарищ Куртилоп.

— Ну, о чем же он вам все-таки рассказывал?

— Не разберешь. Говорил много обо всем, а понять трудно, а все потому, что меня, значит, Митьку Великанова, бабы с ума сводют.

Тут наш Великанов подсунулся уж совсем близко, вплотную, и одну руку положил на ее колени.

Приятель Великанова, — Ваня, сидел на задней скамейке, завидуя успеху товарища. — Вот, чорт побери, булку, сукин сын, выиграл!