Иван Розанов - Океан мерзостей

Я собирался уж было уйти, но она кивком головы напомнила мне о существовании в её комнате диване. Я разделся и лёг с краешку.

– Ложись ближе.

Я покорно подвинулся. По-своему я был рад тому, что, учитывая её состояние, у нас ничего не будет, ведь я относился к ней с большой нежностью. Да и плюс к тому я по жизни притомился. Суета сует и томление духа! Однажды, с всё той же Надей, мы устроили психоделическую вечеринку в духе времён фестиваля Вудсток и взахлёб читали Библию вслух. Та строчка из Экклезиаста глубоко впечаталась мне в извилины.

Давненько я не был у Нади в кровати! До того дня бывал чаще – мы задрёмывали рядом, утомлённые шестичасовыми беседами о судьбах всего цивилизованного мира и Украины или же моя подруга была слишком пьяна, чтобы встать и закрыть за мной дверь. А, может, нам просто жизненно необходимо было тепло. Потом у неё появился мальчик – какое-то совершенно бесполезное существо из клана подмосковной урлы – и я перестал бывать гостем. Я всё понял; обижаться не имело смысла: всё же мы были скорее друзьями, пускай что и с проникновенностью встреч… порою даже непристойной проникновенностью… конечно же, мы были только друзьями. Участия в её приключениях я не принимал. Мальчик спустя какое-то время куда-то делся, и я снова стал бывать гостем; Надя первое время серьёзно переживал из-за разрыва; я утешал её, а она целовала мне руки; я и в самом деле был рад ей помочь, она была милой и доброй; мне и в правду было особливо хорошо в Надином кукольном домике среди её мягких кошачьих жестов и разговоров шёпотом.

Надя задремала. Я вскорости тоже. За ушедший вечер я утомился – была долгая смена в женской консультации, где я проходил тогда практику, плюс к тому яркая в эмоциональном плане встреча с Алисой.

Алиса – совсем мне то, что Надя, они совершенно разные. Между ними десять лет разницы: Надя моложе меня, а Алиса – старше. Надя – голубоглазая, а Алиса – кареокая с левантийским разрезом; Надя из недавно приехавших покорителей столицы, а Алиса – потомственная москвичка; Надя нежная, а Алиса – темпераментная; у Нади – грудь, а у Алисы – бёдра.

С Алисой мы сидели на скамейке твербула – Тверского бульвара – типичного места сборищ высокопочтенных заднепроходцев и глубокоуважаемых ковырялок. Нам было куда пойти, но приятно было оттягивать возможность более близкого знакомства напотом; хотя, в то же время, мы оба испытывали с первой нашей встречи странное чувство: будто бы уже давно знакомы и пережили вместе многое – и даже, тогда ещё совершенные незнакомцы, мы подумывали пожениться. Разве что я хорошо к ней относился и, прямо скажу, рассчитывал на приятный досуг с ней – мне не хватало воли сообщить ей, что совершенно не стоит строить на хлипком фундаменте моей личности многоэтажный дом серьёзный планов.

Я сетовал в разговоре на твербуле , что мне тяжело даётся общение со сверстниками. Алиса говорила, что у меня очки и волнистые волосы и в связи с этим я могу всех слать к чёрту. Затем целовала меня. Её поцелуи были хороши, хоть и было душно.

– Я тоже живая, – говорила Алиса, урезонивая и себя и меня. Далее мы шли порознь.

– У тебя красивая родинка на верхней губе, Иван Андреевич.

Я тоже многое мог ей наговорить из разряда комплиментов; она действительно мне оправданно нравилась, была в ней порода, был в ней класс; но как женщина старше меня она знала себе цену. Комплименты могли бы быть излишними. Алиса была человеком интеллектуального круга; её эстетичность проявлялась во всём – от жестов до оборотов речи; я уверен, что если бы мы тогда с ней съехались, то я бы быстро деградировал – я даже не смог бы с нею спать, не то что работать, – лишь только наблюдал бы за нею. Отправляясь в ту ночь на боковую, я прокручивал в голове нашу с Алисой встречу, мысленно жадно цепляясь за каждую мелочь: с мелочностью человека, ворующего окурки, вглядывался я в свою жизнь. Но потом позвонила мне Надя…

Надя проснулась и я вослед за ней. Она выпростала руку из-под одеяла. Рука замёрзла. Я прикрыл её своей. Ленивые спросонья, мы обнимались; ей стало ощутимо лучше; колики прошли, как с белых яблонь дым. Как обычно поутру мне хотелось курить и материться. Но была ведь нежность – редкий товар в магазине моих дней. Была в Наде доброта, была в ней ласковость. И я улыбался.

– Ну всё. Не сюсюкай со мной, – попросила девочка, для порядку возводя между нами дистанцию; наверное, я хорош был в роли целебной игрушки, но подругам показывать меня она бы постеснялась: я не имел привычки демонстрировать маскулинность, называя любовниц шкурами и сучками , как сейчас принято.