Юрий Лифшиц - Вдвоем с моим мармотом… Юмористические стихи, рассказы. Пародии

Галмите тех, кто галмится в глине,
кто любокрынь ломотит скролыма,
кто не брюхонит бряку в прохыдне,
кто не блокатит оболня с бульма,
кто не разбондит судорный тындях,
кто неокрынный вычмит обельдок,
кто не обаймит чуморный впутьмах,
но искандербит дракство на чудок.
И я болгастый пристеню обстень,
чтобы награнить нугренный колбаст
и чтоб надрыгать шмудрый опупень,
когда нашкугрит одрый шкурдопласт.
Галмите тех… но гламкостная брядь
мне скролымя ломотит любокрядь.

Этюд, этюд, еще этюд,
еще этюд – и вот
Шурум Буруев (город Энск)
рисует натюрморт.

Меня на выставку зовут,
вот я туда пришел:
везде этюд, сплошной этюд —
и мне нехорошо.

И думал Буруев, натю́рморт пиша:
этюд обалденный, и жизнь хороша!

Этюды сплошь – едва дышу,
шизеют землячки,
по экспозиции брожу,
пытаюсь снять очки.

Неправда, что на перевод
я силы берегу,
но восьмисотый натюрморт
я видеть не могу.

Но думал Буруев, мне зренье круша:
этюд офигенный, и жизнь хороша!

На выставке аплодисмент,
поют этюдам гимн,
Буруев шествует ко мне
за мнением моим.

Мне не уйти – он парень свой,
знакомы мы давно.
И как тут скажешь – Боже мой! —
что натюрморт… неплох.

И молвит Буруев, мне в ухо дыша:
этюд распрекрасный, и жизнь хороша!

Он говорит – упрямый, черт! —
Я вижу: быть беде.
Скажи им всем, что натюрморт
великий и т. д.

Вот он подвел меня к стене,
шампанского налил,
предоставляя слово мне,
чтоб я его хвалил.

И я распинался, мозгами шурша:
этюд гениальный, и жизнь хороша!

Когда поднимутся нанайцы,
когда поднимутся лапландцы,
когда пойдут гиперборейцы
войной за родовую честь,
они возьмутся за евреев
и за цыган они возьмутся:
свои евреи и цыгане
и у нанайцев тоже есть.

Когда поднимутся шотландцы,
когда взовьются альбигойцы,
когда сберутся каталонцы
отмщать за вековой разлад,
они хазарам всыплют перцу,
они древлянам всыплют перцу,
зане хазары и древляне
всю каталонщину мутят.

Когда поднимутся этруски,
когда восстанут массагеты,
мы скифы, скажут, азиаты,
а вы арийцы – дикари,
они своих же печенегов,
своих же половцев родимых
начнут мудохать по-этрусски
и от души, и до зари.

Потом поднимутся ацтеки,
восстанут инки, выйдут майя,
достанут комплексы С-300
и на Европу наведут:
ведь у ацтеков золотишком
та поживилась, даже слишком,
и коль грабителей ограбят,
тогда ЕС придет капут.

Потом восстанут гамадрилы,
потом поднимутся гиббоны,
потом пойдут орангутанги
на человека самого,
чтоб человек не смел поганый
происходить от обезьяны,
ведь если он и происходит,
то неизвестно от кого.

Потом пойдут неандертальцы
на питекантропов толпою,
когда синантропы затеют
друг друга бить в краю родном.
И будут австралопитеки
варить борщи в библиотеке,
пока не скроются навеки
в тумане моря голубом.
Но это уже будет совсем другая история…

Глокая куздра горько бабачит,
глокая куздра кычет навзрыд,
куздра бокренка штеко курдячит,
а у самой-то сердце щербит.

«Я бы не стала курдячить бокренка,
я б и бокра кудлануть не смогла.
Как это – руку поднять на ребенка?
Да я и штекой была не со зла».

Глокая куздра горько бабачит,
глокая куздра кычет навзрыд,
куздра бокренка штеко курдячит,
а у самой-то сердце щербит.

«Лучше попасть на голодную львицу,
лучше отдаться бокру без борьбы,
чем у Щерба на пере очутиться,
чем отвечать за базары Щербы».

Глокая куздра горько бабачит,
глокая куздра кычет навзрыд,
куздра бокренка штеко курдячит,
а у самой-то сердце щербит.

Вы у нас мудрее год от года,
все у Вас румяней и белей.
Полюбите Вашего народа
всею звонкой силою своей.