Екатерина Гейзерих - Охра

– Это в Москве?, – выражая всеобщее неодобрение выбором темы, перебила тетя Софочка летчика. Гриша поджал губы и замолчал, закусив котлетой.

– Чай!, – Марина встала и стукнула вилкой по бокалу формы "тюльпан", – Будем пить чай!

Гости замерли. Даже поросёнок рот раскрыл. Мэри упорхнула, а через миг в гостиной появились тосты с апельсиновым джемом и арахисовым маслом. Гости поотрывали рты да схватились – кто за сердце, что за печень, а кто – за чужую грудь. Князь Владимир захлебнулся портвейном и отставил стопку в сторону. Он никогда не видел столь простонародной еды в стенах петербуржских квартир. Тосты источали радиоактивный яд бензоколонок, придорожных забегаловок и американской мечты. В общем, всего того, что было так ненавистно князю Владимиру. За стол присел Хейвуд Бэнкс и застучал ложкой.

– Это что такое?, – князь Владимир брезгливо поддел тост вилкой и покосился на тетю Софочку. Та в центре коммунальной Вселенной изображала ворона на погосте, скрестив лапы на груди и задумчиво разглядывая лепнину.

– Тосты, – отозвалась Мэри. Слышно было, как дешёвая губная помада расползается сеткой по её лицу.

– А вы, девушка, откуда?, – надменно поднял бровь князь Владимир.

– Из Рязани она, – ответил летчик и усмехнулся. За столом вскрикнули. Кто-то из родственников вскочил.

– София, мы с тобой знакомы давно…, – князь Владимир отвернулся от Мэри и старался не замечать её, будто бы появился его самый страшный кошмар.

– Лодик, не начинай!, – всхлипнула Софочка. Она знала, что будет дальше.

– Нет уж, позволь!

Князь Владимир расцеловал ей трясущиеся ручки с брульянтами и продолжил.

– Но такого я в нашей семье терпеть не буду. Кто она? Откуда?

– Вам же сказали, что я приехала из Рязани, – шепотом ответила Мэри.

– Молчать!, – вскричал князь и воткнул вилку в стол, – И почему джем апельсиновый? Я что, на старости лет не могу получить набор ленинградских пирожных на званом ужине? Картошку? Эклеры? Корзиночка с кремом? Где пышки?

– Я каждый день делаю пышки, – белая, как снег, шептала Мэри.

– МОЛЧАТЬ!, – князь Владимир ударил по столу. Звякнули приборы.

– А я говорила, – ядовито зашипела тетя Софочка в сторону Мэри, – Чужая.

– Я предупреждала, – закатила глаза Марина.

– Так и знала, что всё закончится скандалом!, – хлопала в ладоши Настька, а затем притянула за галстук беззвучного мужа и поцеловала взасос, – Ромочка, у нас с тобой было именно так!

Князь Владимир нахохлился, надулся, как напитый клещ. Всё его естество исторгало враждебные ценности, враждебные идеи и уж тем более враждебные десерты.

– Американщина рязанская, – выпалил князь и вылетел вон. За ним полетела стая петербуржских птиц, почуяв гнев лидера. Летчик, Мэри, Марина и тетя Софочка остались, окутанные дымом сигарет в окружении бесчисленных тостов. Тостов становилось все больше, они уже падали и с потолка, и со стен, и даже с люстры, и сочился из них приторно сладкий джем. Апельсиновый.

– Ну что им, пышки нести надо было?, – устало вздохнула Мэри, – Я же хотела, как лучше, внести немного нуворишества в ваш быт…

– Ай, – махнула рукой Софочка и ушла. За ней Марина понесла посуду. Мэри потянулась рукой к летчику.

– Оставь, – летчик выставил ладонь вперед. Он смотрел в одну точку на столе – в середину красного яблока, спрятанного в пятаке порося.

– Пойдёшь к себе?, – испуганно спросила Мэри.

– Ты сама во всём виновата, а теперь хочешь, чтобы я остался с тобой и успокаивал?, – зарычал лётчик, – Сама же знаешь, из какого ты города.

– Но зачем ты тогда со мной гулял?, – в глазах Мэри стояли слёзы.

– Гулял? Ты это так называешь?!

– А как это называть?

– Убери стол. Я не хочу тебя видеть.

Лётчик накинул пальто и выбежал из квартиры. Хлопнула дверь. Мэри опустошённо села за стол и подняла со скатерти вилку.

– Сама виновата, – прошептала она. Тосты уже остыли, но для неё они стали спасением. Близилась полночь.

Мэри ушла из дома. Мать с сестрой заперлись по комнатам – не знали, о чём и как разговаривать после позора на всю семью. Втихаря от трех мойр летчик спустился во двор к ближайшей скамейке. Он курил, задумчивый и павший, как разбитый Икар. У него не осталось сил мечтать о крыльях, он смотрел в небо, звёздное ночное небо, но видел там только мёртвые глаза ушедших веков и немного черной икры. Когда он разглядывал ночь, он всегда думал об икре.