Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

— Достаточно, — сказала Мария Германовна. — Ты ведь сидишь рядом с Навяжским? У меня такое впечатление, что один из вас списал сочинение у другого.

— Я не списывал, — сказал Вадька.

— Я тоже, — сказал Шура.

— Первым подал мне свое сочинение Навяжский. Значит, он написал раньше. Я делаю вывод, что списал ты, Вадим.

— Я не списывал.

— Ну как же так? У тебя же в сочинении все то же самое.

— Не то же самое: у него девочку зовут Нелли, а у меня Лизой, у него кошка, а у меня кот. Они играли в серсо, а мы в лапту. И у него мухомор, а у меня поганка. У него река, у меня озеро. Он жил на Сиверской, а я в Тарховке. Что же общего?

— Все у вас общее, — сказала Мария Германовна. — И собака, и кошка, и девочка, и оба чуть не утонули, и оба научились плавать, и над обоими смеялись в вашей грибной истории. Только ты решил, что если изменишь имена, так никто не догадается. А я догадалась. Интересно, что скажет класс. Ну, кто хочет сказать?

— Можно мне? — сказала Таня Чиркина. — Может быть, они оба жили на одной даче и потому у них все так похоже?

— Я тоже так думаю, — сказал Олег Яковлев, — у них у обоих собаку зовут Джек.

— А я думаю, — сказал Гершанович, — может быть, они оба списали у кого-нибудь еще?

— Нет, больше ни у кого нет ни собак, ни кошек, — сказала Мария Германовна. — И никто больше не тонул. И вообще, чтобы списывали — это у нас в первый раз.

— Ладно, — сказал Попов. — Я списал у Навяжского. Мне очень понравилось, как он провел лето. А мы все лето провели в городе. И не было у меня ни собаки, ни кошки, ни знакомой девочки. И грибов никаких не было. Даже поганок. И было ужасно скучно и неинтересно. Больше я списывать не буду. Простите меня. Мне очень стыдно.

— Ну как? Простим ему? — спросила Мария Германовна.

— Простим! — закричали мы.

— А «неудовлетворительно» я все же тебе поставлю, — сказала Мария Германовна.

— А если я сейчас напишу новое сочинение и всю правду?

— Напиши, — сказала Мария Германовна. — Мы сейчас проведем диктант, а ты пиши сочинение.

И Вадя написал:

«Я проводил лето плохо. Мы все лето были в городе, и мне было очень скучно. У меня не было ни собаки, ни кошки, ни знакомых девочек Нелли и Лизы. Я не ходил купаться на речку, не тонул и не плавал, не собирал грибы и не нашел ни мухомора, ни поганки. Вот почему я списал сочинение у А. Навяжского и Мария Германовна поставила мне „неудовлетворительно“.»

Мария Германовна прочла нам вслух Вадино сочинение и сказала:

— У тебя в сочинении нет ни одной ошибки и все правда. Я ставлю тебе «Оч. хор.».

Когда Мария Владимировна Серкова первый раз вошла в класс, никому не могло прийти в голову, что она будет преподавать нам математику. Вот прошло 54 года, а я вижу ее, как тогда. Это была стройная, изящная женщина с узкими зеленоватыми глазами, с тонкими чертами лица, с лебединой шеей и каштановыми волосами, которые обхватывала кольцом черная бархатная ленточка. Казалось, что Мария Владимировна сейчас начнет танцевать или, в крайнем случае, запоет лирическую песенку. А когда она подошла к доске, можно было подумать, что она нарисует цветок или балерину. Ее рука с мелком двигалась, как во французской пантомиме. При этом она смотрела на нас строгим взглядом, но где-то в глубине ее глаз блуждала улыбка. Было приятно на нее смотреть, но она требовала, чтобы мы смотрели на доску. А на доске тем временем возникали цифры, математические знаки и прямые линии.

Я не любил математику и считал ее скучнейшим делом. И я был такой не один. А Мария Владимировна была влюблена в свой предмет. У нее был с ним явный роман, который она не пыталась скрывать. Когда она писала на доске «А+Б», казалось, что сейчас она допишет «=любовь». Когда она вычерчивала тонкими линиями плюсы и минусы, глаза ее лучились и она хорошела. Она наслаждалась своими линиями и числами. А я корпел над пустяковой задачей и не мог ее решить. Мне даже не могла помочь подсказка Зои Тереховко.

— Ну что, Поляков? — спросила, подойдя ко мне, Мария Владимировна.

— Не понимаю, — сказал я.

— Не понимаешь или не хочешь понять? Это же очень просто, нужно только немножко подумать. Ну вот, смотри…

И она, как будто переставляет в комнате мебель стала бережно передвигать числа.

Все было легко, просто, понятно, не вызывало никаких сомнений, и мне стало даже неловко, — как я мог этого не понимать. Но только Мария Владимировна отошла от меня, я сразу же перестал понимать, все цифры разбежались в стороны, и я никак не мог их собрать. Бухштаб, Гурьев, Кричинская, Мошкович, Чернов — все подали свои тетрадки, а я сидел над своей задачей, сопел, зачеркивал, но у меня ничего не получалось.