Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

— Мы ее отдадим в столовую. Пусть делают с ней, что считают нужным…

— Знаешь что, Ирка? Ты как собака на сене — ни себе, ни другим. Неужели тебе жалко кусочек хлебца для товарища?

— Знаешь что, Вадим? Или режь, или я тебе дам по шее.

— Я сам тебе наверну.

— Во-первых, не имеешь права бить женщину, а во-вторых, не родился еще тот мальчишка, который бы поднял на меня руку. Режь, а я пойду за весами.

— А зачем еще весы?

— Чтобы проверить вес.

И Кричинская вышла из столовой.

Все, что было дальше, известно только Попову, и о его переживаниях я знаю только по его собственному признанию.

Вадька долго смотрел на отрезанные ломтики и думал:

— Собственно, что случится, если я отломлю крохотный кусочек и съем? Я поправлю свое здоровье, утолю свой голод, и никто об этом не узнает. Если Ирка станет проверять на весах, она не заметит пропажу одного-двух граммов. Следовательно, никто не будет знать. Кроме меня. А меня не будет мучить совесть.

А если будет? Совесть — очень странное и необъяснимое явление. Она проявляется вдруг неожиданно и тогда, когда ее совсем не ждешь. И уж тогда она начинает действовать. Я это знаю точно. У меня так же было, когда я упер у Шпрингенфельда его новый пенал. Два дня я радовался, а потом понял, что я не могу носить его в класс и он мне совсем не нужен. И когда я его раскрывал дома, я совсем не получал удовольствия.

Я смотрел на себя дома в зеркало и видел в зеркале вора. И мне не очень нравилось его глупое лицо. И я пришел в класс за полчаса до уроков и положил пенал в парту Шпрингенфельда.

Шпринг увидел его в парте и завопил на весь класс: «Пенал мой нашелся!»

И я тогда сказал: «Надо лучше смотреть, куда что кладешь, а не нахально подозревать своих товарищей!»

Шпринг сказал: «Извините», и я был очень доволен, а может быть, даже почти счастлив. Нет! Я скажу так: вопреки утверждениям некоторых ребят, совесть — это не пережиток прошлого, а факт настоящего, и от него даже, наверно, зависит будущее. Не буду ее испытывать, обойдусь без лишнего кусочка. А если все-таки отломить маленькую корочку? Уж наверняка никто не узнает… А совесть? А ну ее!..

И тут вернулась Кричинская с весами, и мы стали проверять нашу резьбу, докладывать кусочки и отрезать лишнее.

И когда 62 куска лежали в точном порядке на столе, Ирина сказала: «Я пойду доложу Любовь Аркадьевне, что хлеб готов, а ты сторожи здесь. И не вздумай его трогать».

И она ушла, а Вадик остался скучать один в столовой.

Когда Ирка вернулась, она сказала:

— Я беру свой кусок, и ты возьми свой, и вот тебе еще половина моего, тебе нужно поправляться.

— Спасибо, Ира, — сказал Вадим и вынул из своего кармана корочку. — Я утащил кусочек, но я его отдаю честно обратно. И не надо мне твоего куска, и ничего вообще мне не надо, и только, я тебя прошу, никому об этом не рассказывай, потому что — в общем, ты понимаешь почему…

И Ира поняла и рассказала об этом мне только в марте 1974 года.

Как оно пахнет? За сто шагов. Оно лежит на блюде в столовой, а пахнет уже на лестнице двумя этажами ниже. Ты входишь в квартиру, подходишь к столу, видишь его — продолговатое, чуть похожее на сильно вытянутую восьмерку, светло-коричневое, а может быть, даже бежевое, будто лакированное. Ты берешь его в руку, бережно, как птичку, и подносишь ко рту, а у тебя уже капают слюнки. Ты осторожно надкусываешь его, и из него выдавливается густой, вязкий крем, он выдавливается, как клей из тюбика с подписью «гуммиарабик», и аромат расходится по всей квартире. Вот что такое пирожное «Эклер».

Но мы его видели только в кино. Последний раз я ел его три года назад, в 1919 году. После этого мы вообще забыли, что такое пирожные, если не считать тех кулинарных произведений, которые мама и тетя Феня создавали из картофельных очистков.

И вдруг папа откуда-то принес одно такое пирожное.

У меня как раз сидели Шура Навяжский и Женя Данюшевский, и мама дала нам по чашке чая, и к чаю был на всех троих маленький зеленый кусочек постного сахара. Женя, как специалист по геометрии, точно расколол его на три части, и мы наслаждались.

И вдруг эклер.

Мама сказала:

— Ребята, это вам. Мы есть пирожное не будем.

Получайте удовольствие.

В энциклопедическом словаре на букву «У» сказано: «Удовольствие (только единственного рода). Чувство радости и довольства от приятных ощущений». Так вот, у нас начались такие ощущения.

А папа сказал:

— Мы с мамой уходим, а вы срывайте цветы удовольствия.