Алексей Розенберг: Куншт-камера. Зал первый

– Именно, Мария Витальевна! Именно! А свое, простите, то самое, как известно, запахов не распространяет. Так что, пока мы с вами находимся в одном помещении, я, очевидно, так и не смогу узнать, что такое так потревожило ваш чуткий носик.

– Какой же вы хам, Семен Андреевич! Хам и мерзавец! Сравнивая мой парфюм с тем самым, вы наносите мне чудовищное оскорбление, что не дает мне возможности продолжать наше, теперь уже совершенно неприятное, знакомство! И, кроме того, я совершенно не удивлюсь, если источником мерзкого запаха являетесь вы сами! Прощайте!

Мария Витальевна вскочила с софы и бросилась вон из комнаты, громко хлопнув дверью.

А Семен Андреевич весело усмехнулся, вытащил из-под софы мертвого кота, вышвырнул его в распахнутое окно и, отворивши шкапчик, выудил из него давно заждавшийся штоф водки.

Одному человеку рассказали анекдот про мужика, который отправился в магазин, надев лыжи.

А получилось так, что этому человеку и самому надо было идти в магазин, поэтому, опасаясь насмешек со стороны окружающих, в свете рассказанного анекдота, лыжи он надевать не стал и, как следствие, увяз в сугробе по шею и замерз насмерть.

И надо сказать, что эта история послужила темой для анекдота, который был рассказан другому человеку. И этому другому человеку тоже до зарезу надо были идти в магазин. И помня, к чему привел рассказанный анекдот в случае с первым человеком, он лыжи все-таки надел и… анекдот стал еще длиннее, так как человек в лыжах по среди июля выглядит, по меньшей мере, нелепо.

И, как вы уже, наверное, догадываетесь, обновленная версия анекдота была рассказана третьему лицу, которое, можно сказать, уже стояло на пороге, направляясь в злополучный магазин. И лицо это, выслушав анекдот, сделало для себя соответствующие организационные выводы, и прежде чем выходить из дома все-таки выглянуло в окно, после чего убрало коньки обратно в коробку и оделось согласно погодным условиям.

Так что дальнейшего развития анекдот не получил и это вселяет определенные надежды на будущее человечества.

Анна Егоровна Эгегеева, в девичестве Зулусская-Бусова, сидела на кухне и, попыхивая папиросой, пила водку граненым стаканом, и закусывала селедочным плавником.

Кроме нее на кухне более никого не было, не считая кота Чешуя и деловитых тараканов, коих Чешуй лениво придавливал лапой, случись тем пробегать слишком близко.

Анна Егоровна пила водку малюсенькими глотками, будто в стакане у нее не водка, а крепкий кипяток. Пила водку, и совершенно ни о чем не думала, так как думать ей особо было не о чем, как человеку, у которого жизнь, что называется, удалась и все желаемые высоты достигнуты. И от осознания сего факта, у Анны Егоровны на душе было немножечко грустно, но меж тем вполне себе удовлетворительно.

– Позвольте разделить Ваше одиночество? – раздался тихий вкрадчивый голос, и перед Анной Егоровной из воздуха материализовался довольно препротивный старикашка с чересчур елейным лицом.

– Опять приперся, старый пень… – устало произнесла Анна Егоровна. – И какого лешего тебе опять надо?

– Не извольте беспокоиться, любезная Анна Егоровна! – старичок уселся на табурет, и, сдвинув со стола селедочные плавники и бутылку, выложил из портфеля перед Анной Егоровной стопку исписанных листков. – Это – Вам!

– Что это? – поморщившись, спросила Анна Егоровна, брезгливо взяв двумя пальцами один лист.

– Ну как-же, как-же! – суетливо воскликнул старичок. – То самое, о чем Вы так долго мечтали: теплые моря, песчаные пляжи, пальмы… Танго со смуглым мулатом, брызги шампанского, кабриолет… Словом все, что вам так и не дала эта жизнь.

Анна Егоровна недоверчиво окинула старичка взглядом, наполнила стакан до краев и залпом выпив, закурила папиросу.

– А тебе почем знать, о чем я мечтала? – спросила она грозно. – А может все, о чем я мечтала – давно уже сбылось? А? Как тебе такое, старый пень?

– Ну, не стоит сердиться, любезная Анна Егоровна, – примирительно сказал старичок. – Я охотно верю, что Вы, как женщина, скажем так, не ординарная, вполне себе могли мечтать об том, что бы в расцвете жизни сидеть в одиночестве на кухне и пить водку, разговаривая с Чешуем. Охотно верю, но не понимаю.

– А тебе и не зачем понимать! – угрюмо произнесла Анна Егоровна. – Это моя жизнь, и она меня вполне устраивает. А всякие «понимальщики» могут катиться к чертовой матери!