Андрей Казаков: Вкус боли

Музыка – поэзия на звуке,
летящая сквозь звёзды тьмы.
И каждый день во власть звучанья
мы всей душой погружены.
Но почему стихи – поэзия на слове —
под музыкальный гром не рождены?
Зачем терзает муза душу,
нас уводя куда-то вдаль,
и почему не растворяет
зловещий утренний туман?
Слова-стихи несут добро другое
и лишь понятны мне с тобой.
Они глубинны, хоть и многословны.
И словно серебристою водой
лицо умыть собой способны
в засушливый и пыльный зной.
Стихи тревогой взращенЫ,
чтоб правдой жил острог земли.
Ты их у сердца посели
и никогда не обмани.
И выживешь хоть в волчьей стае!
Вот малая судьбы награда-
затерянная в потайном кармане,
затёртая усталыми глазами,
осмысленная книжица любви.

Обнявшись с сединою на виске,
полнеет опыт жизни в рукаве;
ложится словом в белоснежную страницу.
Но я по-прежнему, как в юности, везде
ловлю еще одну не пойманную птицу.

Мы рождены, чтоб отразиться в мире зла
зеркальной друзой хрусталя,
морозностью космического неба,
огнём полночного костра,
бездонностью морской вселенной.
И каплею старинного вина
и веткою посаженного древа,
наивностью ребячьего лица,
оргазмом любящего тела.

Сквозь весенние слякоть и лужи,
и промозглость холодной ночИ
хороводы и песни заводят
ресторанные летние дни.
Нас влекут полотняными крышами
музы женской надрывной тоски.
И на белых полосках асфальта,
на зелёных квадратах травы
возвышается дерзко и рьяно
воздух пряной и пьяной любви.

День летний, мокрый и холодный
не славит честные труды.
Мои слова и мысли злы;
шипят водой в огне души.
В ответ лишь облако грозы
горою беспощадной тьмы
топорщится из-за спины.

Собака у дома,
девица свободна,
машина в газоне молчит.
Мой маленький дворик
шагами покоя
в горячее сердце стучит.
Он рядом со мною
в лихие невзгоды
и беды на бренном пути.
Он вынести мне
всегда помогает
и мусор с квартиры,
и сор из души.

Кура в пакете да суп-лапша,
в слабости света навыкат глаза,
полкой вагонною ноют бока —
жизнь междугородная.

Один в купе последнего вагона
и поезд мчит куда-то вдаль.
И лишь остались сзади, на перроне
следы души, как утренний туман.
Я понимаю солнце, лес и горы —
под ними я на ноги встал.
Но мир мозгов, костей и крови
живым под землю закопал.
Хочу летать без парашюта;
хочу нырять с отвесных скал.
Ищу любовь с огнём без дыма.
Иду на выстрел.
Наповал.

Головой богини мне дарует силы
меж моих коленей тёплая губа.
Волосы обвИли и забыть просили
линии машины и упор руля.
Взгляд потусторонний на сукно дороги,
лАскаю прикрыты тёмные глаза.
В зеркало дверное бьётся из свободы
алая, лучистая, закатная заря.
А передо мною бушует вне закона
самая прекрасная стихия розы рта!
И вызывает жизнью возмущеньем
разливы белых рек из корня живота.

Ноги – циркули в узорах,
руки – маятник часов,
дырки глаз с воздушным взором,
равноплечие тел-весов
сплошь растут людским забором
в дымном пекле городов.

Отец родной! Кого ты наплодил?
И сколько стоило тебе душевных сил
родить того, кто бродит с болью
и с водкой даже на руле?
А если любит – то до гроба
и нету равных на земле!

Бронза тела молодого,
росчерк шеи на стекле,
нити золотой раздолье
на струящейся волне.
Лента глаз в дневном проёме
жжёт улыбкой на лице.
Блики солнечной свободы
без одежд пришли ко мне.