Андрей Казаков - Вкус боли

Почему-то невесело мне,
а ведь все в круг танцуют и пляшут.
Почему торжество в этом дне,
а назавтра всё будет иначе?
Нить судьбы протяжённостью в жизнь
прошивает собою скелеты.
Пьём вино, говорим и кричим —
все равно нас,
по-сущности,
нету.

Ушёл из жизни человек,
раскрыв собой её поспешность.
Земля дарует миг тепла души,
окутав позже в холодность и вечность.
И в свете дня горбОм чернеем мы,
венком прикрыв в заснеженной пылИ
родную горсточку судьбы,
как знак чудовищной игры,
в которой силы не равнЫ,
но правит, всё же, человечность.

Живу и не живу как-будто,
в себе миксуя явь и сон.
Осталось долго ль видеть в цвете
сквозь хрусталя зрачок
небесный небосклон?
А он, то солнцем залит ярко,
то ватным облаком укрыт.
В надежде буду пребывать я,
что прах мой птицей полетит!
Туда,
туда,
за горизонты,
где есть свободно-добрый мир
и где не надо думать больше:
живёшь ты или раньше жил.

Мир, размягчённый градусом —
искажённая призма времени.
Я плыву
словно в лодке с парусом
без проблем, суеты и бремени.
Кратковременен миг достоинства:
завтра снова в пучину слабостей.
Как велик, всё же, круг ничтожества;
как же мал свет душевных благостей.

Трагический апофеоз:
сон резко
оборвал мороз…
Как сладко-гОрька
кинопанорама,
в которой мы
живём вразнос.
Живём
и исчезаем сходу
как мотыльки
за снежною стеной.
Там дней обрыв;
оттуда нет возврата.
Там вечный
и седой
покой.

Мы – Че-ло-ве-чес-тво!
Это нам кажется.
Это мы себе всё придумали.
Есть существа, языками шумящие,
в млечных путях божеством обманУтые.
Власть от богатства бежать не пытается;
чернь от бедности в радость живёт;
свЯтой водой окропляется лоб.
Так вот блажим
в суматохе и сУете.
Сами не можем на что-то влиять.
Всему будет конец
без распятий, но в ужасе.
Это как глазом с соринкой моргать.

Не надо громких слов;
и заковыристых.
Не надо сладких нот
и, даже, милостивых.
Нужна лишь пойма благоденствий
через пути срединных действий.
Но некому центральный мяч водить.
Ведь проще кол в кишки забить.
И править
в молчаливой тени дня.
Как хороша на кладбище весна!

Я брёл по чаще;
вышел на поляну
и, посмотрев на лес
зелёно-голубой,
услышал пенье ангелов
на небесах,
чуть справа,
а через мгновение —
над самой головой.
И опустилась радость
на дУшу во страданье,
и отошёл от сердца
поганый волчий вой.
Я понял, что стою
на доброты изъянах.
Я понял, что иду
по правильной кривой.

Еду в поезде жизни
под сердечный стук
и прошу я небо
умереть без мук,
может быть, под утро,
чуть прикрыв глаза;
сделав неглубокий выдох из себя.
Пусть все будут дома:
ведь моя душа
их должна увидеть
раз и навсегда.

Кто мы в забытом этом мире?
Мешки с костями на узле.
Воображаем себя лирой,
а сами – в собственной слюне.
Жуём, что бог подаст к обедне;
трясём болтливым языком,
не зная, что кружИт над всеми;
что будет завтра
и потом.

Люди, словно сорняки,
всюду лезут из темноты.
Как-то неловко
ненужной быть частью
в обще-космическом лике Земли.

Под лёгким кайфом
вновь один
сижу я на террасе.
Читаю книгу про людей,
которых умертвили в массе.
И понял, что интеллигент
овцой не блеет в хоре.
Всего дороже быть ему
свободным в своей доле.
Душа не выдержала строк
и пяткой оголилась.
И в завершении сего
в грудь женщин превратилась.
Любовь всегда есть у людей
и в трудные минуты
спасает их от упырей
со взглядом трезво-мутным.