Петр Зеленов: Социалистическое, клиническое, медицинское, культурное, музыкальное произведение. Рассказ интеллигентного хама

Дело было так. Обычная остановка инспектором Вовиных «жигулей» и просьба предъявить права. Произнеся дежурную фразу «я, знаете, только прилетел, как три дня на родной земле, у меня только загранправа», привычным движением руки Вовик выдал инспектору всё тот же студенческий и вдруг впервые услышал такие слова:

– А если бы я не знал английского языка, как бы вы мне доказали, что это права?

Может быть, кого-то и смутил бы такой вопрос умного инспектора, но только не Вову. Ответ был дан сразу и попал прямо в цель, то есть в мозг умного инспектора:

– Ну, вы же знаете английский язык.

– Да, я знаю, ну и что, но вот если бы я не знал английского, то как? – продолжал умный инспектор.

– Послушайте, ну я же вижу, вы знаете английский язык, что вы валяете дурака?

Эта победоносная фраза Вовика прозвучала как комплимент. Всё закончилось, как и всегда: инспектор, владеющий иностранными языками, посоветовал поменять права на отечественные, после чего перестал выделяться хоть чем-нибудь среди своих собратьев. Вова, как всегда, пообещал, на том и расстались.

Кстати, в защиту инспекторов ГАИ хочу добавить: были они всё-таки в то время человечнее, что ли.

Году в восемьдесят девятом останавливает мою «копейку» и меня в ней инспектор ГАИ, прав, конечно, у меня не было, но всегда были приготовлены для этого случая двадцать рублей. Протягиваю ему скрытно купюры, а он мне:

– Сейчас не моя очередь, иди в будку.

Захожу в будку, а там сидит инспектор постарше и по званию, и по возрасту:

– За что? – спрашивает он быстро и коротко.

– Прав нет, – отвечаю и кладу на стол двадцать рублей.

Он одну десятку берёт и говорит:

– Ты, друг мой, это забери, мало ли ещё кто остановит, и поаккуратнее, береги себя.

Бывалый инспектор произнёс это с какой-то отеческой любовью и потом добавил:

– Здоровья родителям, достатка в доме, исполнения желаний и счастливого пути!

Всё это прозвучало как речовка, но с той же отцовской ноткой в голосе.

– Свободен! – неожиданно резко, как отрезал, произнёс инспектор и продолжил что-то писать, не обращая на меня более никакого внимания.

Но, как я говорил, это всё только с нами ещё произойдёт в будущем, а пока на замечательном в то время московском метро, хочу заметить, замечательном именно в то время, Вовик ездил на студенческую практику.

Практику он отрабатывал в каком-то учреждении, уже не помню в каком. Но видимо, потому, что Вова тоже был человеком интеллигентным, происходило это рядом с больницей №1. Ввиду близости двух объектов у Вовы родился план: «Я до приёмного покоя с тобой дойду, зайдёшь, посмотришь, чего там, не понравится, обратно выйдешь, на улице тебя буду ждать, а если понравится, то в свой обед я буду к воротам подходить, будем вместе гулять».

Заявление Вовика приободрило, и даже появилось ощущение, что лежать в дурке я буду не один, рядом всегда будет друг.

Итак, проснувшись в семь утра, в восемь я вышел из дома и во дворе встретился с Вовой, он жил в соседнем подъезде, перед посадкой в трамвай мы проверили, всё ли я взял, – направление в клинику и книга Ильфа и Петрова «Золотой телёнок» были со мной. Мы помчались за счастливым билетом, отнюдь не лотерейным.

«Дать его тебе они просто обязаны», – сказал Вова.

Этот билет назывался белым, или волчьим; билет с таким красивым и страшным названием должен был дать мне наконец долгожданную свободу и возможность спокойно продолжать заниматься музыкой.

В отличном настроении мы благополучно добрались до клинической больницы №1 и направились в приёмный покой, к дверям, за которыми раздавали те самые, нужные мне билеты. Пока шли, Вовик оглядывал и провожал взглядом всех, кто нам встречался по пути, а это были и врачи в белых халатах, и пациенты в синих больничных пижамах. Глядя в сторону идущего мимо врача, Вова неожиданно поставил диагноз. «Вообще, есть ощущение, что здесь здоровых людей нет», – сказал он, повернувшись ко мне, как бы давая понять, что, может, не надо и пора повернуть обратно. Я пропустил это изречение мимо ушей, но кто-то внутри меня, видимо Викторович, а может и Петрович или оба сразу, принял это к сведению, и во мне поселился червь-паразит, такой же, наверное, как «Солитер». Причём пока он растет, о его существовании ты не знаешь, но он там есть и просит есть.

Замечательно грело солнышко, и денёк должен был быть на загляденье, я собрал всё, что мог, во что это обычно собирают, и смело, как мне показалось, заявил: