Владимир Фомичев - Новые аргонавты. Хулиганская повесть о путешествии

– Вот всегда ты так, – прошипела Нефтис, не отрывая глаз от щелки.– Мне что похуже, тебе – потушистее!

И действительно, неказистая фигура Петровича надежд на заоблачный адюльтер не внушала.

«Хоть бы на какой…» – Нефтис облизнула пересохшие губы.– А давай потом обменяемся, а я тебе домажу коралловым ожерельем?

– И две нитки жемчуга, – придворная дама не была бы верна себе, если бы не умела торговаться.

– Ха! Две нитки за одного расстригу. Да он даже не при делах! К тому ж с уроном: в правах пораженный, в боях искалеченный.

– Дурочка. В том-то все и дело: его сознание не обременено гражданской чепухой. Значит, оболочка свободна от каких-либо обязательств и пут… Что ранен в ж… Так не ему на звезды глядеть, чего маешься? А где те сандалии с рубиновыми застежками, что я видела на дне рождения у Меланты?

– Ну, знаешь, это уж слишком! Ожерелье и две нитки – красная цена за одного худосочного чужеземца.

– По рукам.

Подруги сдержанно облобызались и присоединились к празднику.

Познания Петровича в древнегреческой женской моде были скудны, но волнующи: прозрачная туника да заколка в волосах. Филон судил о стиле одежды по античным скульптурам и метеосводкам. Реальность оказалась и того очевидней: ни лютни, ни арфы, ни… Во общем, одна заколка и, почитай, все. Собственно, туники, как таковые наличествовали – но где именно, об этом ведали только сами дамы и придворный модельер Антипатрос 11 11 Т.е. «пошедший против отца» (гр.), что вполне естественно, учитывая наклонности парня. (его, вопреки легенде, тоже сохранили в целости в силу нетрадиционной ориентации, но теперь опасливо прятали от греха).

– Приветствую вас, господа мореходы, – Гипсипила протянула Ясону руку для поцелуя.– Надеюсь, Посейдон был к вам благосклонен.

– Не то слово, матушка, – выступил вперед Филон, отстранил протянутую и ему узкую кисть и чмокнул хозяйку в горячее темя, больно уколовшись гребнем.– Будь на то моя воля, я бы запретил выходить в море иначе как в пост.

Последнее слово отсутствовало в словарном запасе лемниянок, и монах, уловив волну, пустился в пространные разъяснения. Когда дело дошло до воздержания в плотских делах, Петрович незаметно наступил приятелю на ногу и, для верности, пихнул под ребро: «Этак ты нам всю политику поломаешь, – шипел он в ухо товарищу, прихватив его любезно за узкий клин бороды (по виду, как бы спрашивая совета в трудном деле). – Пацаны не поймут! Пришибут веслами! Да и о себе надо подумать».

– У нас на родине принято гостей встречать хлебом-солью, —громко объявил Петрович, прервав невыгодный экскурс в христианские заповеди.

– Ах, что же это мы в самом деле! – всполошилась Гипсипила, хлопнув в ладоши слугам.

Служанки внесли подносы с угощением. Щепотка соли красовалась лишь на одном, в самом центре, на дне золотой чаши – мол, как заказывали, ничего не жалко. Зато амфоры с вином и бараньи бока были представлены в изобилии.

– Меморандум о взаимопонимании сейчас подпишем? – спросила фрейлина, отвечавшая за политические контакты.

– Ни в коем случае! – отстранился Петрович.

– Позже, позже… Опосля, – согласилась с улыбкой правительница.

Фрейлина недовольно отошла, волоча долгий, мелко исписанный пергамент со сносками и отсылками к законам Трои. Была он страшной как дурной сон, а потому весьма старательной в службе. «Три ночи коту под…» – только и уловил Петрович, провожая взглядом служительницу местного островного МИДа.

Филон сноровисто наполнил кубки ближайшим дамам и предложил за них тост.

«А я в нем, кажется, не ошиблась» – с удовлетворением помыслила Коллидора, гладя на тертого красавца из-за колонны. Нужно было действовать: подруги обступил монаха плотно.

Через час фуршета Филона откровенно понесло. Он пил и рассуждал, не обращая внимания на окружающих, отчаянно жестикулировал, хлопал дам заботливо по ягодицам, громко смеялся, иногда – плакал. В поисках гальюна натолкнулся на расстроенную арфу и, позабыв, зачем ходил, лихо устроил «Мурку». Затем взгрустнул и принялся подбирать псалмы, причем не по порядку, а в разбивку и далеко от текста оригинала.

«Какие, к бесу, сандалии, – скрипела зубами Нефтис. – За такого мужика все отдашь». Она извинилась и выбежала за ларцом с драгоценностями.

Боги делали ставки. Вечер обещал быть.

Всегда сдержанный Ли, оставленный за воротами с Фоантом, к собственному неудовольствию, проявлял от нелюбезного обращения строптивость. Как он ни силился, ни гудел басовито «А-у-м» и другие мантры, жмуря до синих кругов глаза, раздражение в нем росло как ледяной пузырь. Хотелось кому-нибудь нанести урон, пусть даже словесный.