Галина Болтрамун: Пародии на стихи

сном и духом сложился

там под Братскую сень.

Я с Россиею в браке

всем хребтом. «Бракодел», —

говорят мне писаки,

чьи хребты не у дел.

Жил игриво, задорно!

Не спадал мой накал,

когда поочередно

я все власти лобзал,

и они впишут «Женька»

в титул всех картотек,

сдвинув Пушкина, Стеньку

и Серебряный Век.

Мне всегда было сладко,

и теперь не тужу,

в расписном анораке

в новый рупор жужжу.

У меня много силы,

и поэтому впрок

я набрал у России

всего сколько смог.

Мне она не забудет,

что я взял без труда.

Ах, с нее не убудет,

это ей – ерунда.

Идут снеги кривые,

как курсив от балды,

мне в стихи и за выю

наливают воды.

Вот опять наметелил

и надеждою полн:

снова купит Рассея

мой продажный глагол.

Уходит год, который меня любил.

Приходит новый.

От грома петард, от пенья его мобил

Разит столовой.

Уходит мир, который меня любил.

Вся ткань – сквозная.

Всего страшней, что я его погубил,

Того не зная.

Маршрутный ад. Напротив сидит дебил,

Подобный кукле.

И даже Бог, который меня любил, —

Не знаю, тут ли.

Не знаю, что ему делать среди слепней

И мух навозных.

Но если тут, ему что ни день трудней

Кроить мне воздух.

Меня поматросил год, что меня любил.

Влюбился новый,

Ибо я, как огурчик, остался ядрен и мил,

Разя столовой.

Уходит мир, что пуще меня любил,

Чем та Венера;

Я его повсеместно лапал и сзади лупил,

Как кавалер кавалера.

Меня по маршруту куда-то ведет дебил,

Ему виднее.

А идол, который раньше меня любил,

Еще умнее.

Истукан не прибегнул к услугам сопла

И мух навозных,

А сам для меня в духе мух и козла

Испортил воздух.

Все не ладится в этой квартире,

В этом городе, в этой стране,

В этом блеклом, развинченном мире,

И печальней всего, что во мне.

Мир ли сбился с орбиты сначала,

Я ли в собственном бьюсь тупике —

Все, что некогда мне отвечало,

Говорит на чужом языке.

Или это присуще свободе —

Мяться, биться, блуждать наугад?

То ли я во вселенском разброде,

То ли космос в моем виноват.

То ли я у предела земного,

То ли мир переходит черту.

То ли воздух горчит. То ли слово.

То ли попросту горечь во рту.

Вопрошаю вопросы в квартире,

Хоть и дразнится гад-резонанс.

Шуры-муры начальствуют в мире

Иль пиф-паф регулирует нас?

Мир ли свесился с утлой орбиты,

Или я – на седом волоске?

То ль его сноской вверх реквизиты,

То ль мое это коммюнике.

Размечтавшись, эдемской свободы

Алчу в тесном раю шалаша —

И то ль кажут мне шиш с небосвода,

То ль не светит мне уж ни шиша.

Вновь к чертям на кулички я выйду,

Думу думати буду полдня:

Я ль победил Куликовскую битву,

Иль кулик переплюнул меня?

Снегопад на закате, на розово-сером,

Как речная вода.

И строка упивается тихим размером,

не спеша никуда.

Так бывает – посмотришь на небо, на ветки

за оконным стеклом,

на закат, на фонарь – и почувствуешь этакий

переход, перелом.

Словно в битве какой-то небесной, за тридевять

Облаков – наступил перепад, перевес,

Словно кто-то меня перестал ненавидеть

И простил наконец.

Примирение, розовый свет снегопада,

Мостовая, река…

Успокойся, душа моя. Плакать не надо.

Все возможно еще, нас потерпят пока.

На закате для всех поэтических перлов

Аж три о преподносит вода,

И строка напивается так безразмерно,

Что ни туда ни сюда.

Искривлённое зеркало косной рутине

Моделирует взад перекос;

Возьмет распояшет на мне честь мундира —

И стои́т ни во что моя ось.

Виден везде, в том числе и за тридевять

Земель мой большой перевес,

Там меня каннибал перестал ненавидеть

И хочет меня позарез.

Первый инициал мой в бузе снегопада

Становится буквою зю.

Выходит, я зюзя. Цыц, плакать не надо;

Два других, глядь, – СС, что ужаснее ада,

Но их расшифровка – сю-сю.

Как клонит в сон! Я книгу выключаю

и предвкушаю, как приснится мне

вода: брусничная, жавелева, морская,

родильная, поющая во тьме, —