Петр Межурицкий: Послание сверчку. Стихи и поэмы

Помех всевозможных сбивают шумы
с пути на голгофы и биеннале,
и если бы не было в мире чумы,
то мы бы о ней ничего не узнали —
и было бы знание наше бедней
во веки веков до скончания дней.

Ругать ли евреев за смерть Иисуса —
это, граждане, дело вкуса,
зато попрекать их блокадой Газы —
это благости метастазы,

то есть светло и ничуть не мутно
и посильнее, чем «Фауст» Гёте,
а если что непонятно кому-то,
то сразу ясно, кто этот кто-то.

Мы собой играем
не всегда от дури:
например, Кураев
ненавидит Пурим.

Управляя раем,
Бог, конечно, видит,
почему Кураев
Пурим ненавидит.

Из двух миллиардов лет
прошло уже пару десятков,
оставивших письменный след
и массу других отпечатков,

пастух подключает плеть
во славу амбиций стада —
конечно, всего не успеть,
но, в сущности, и не надо.

Кто его знает, что значит духовная рента,
правильно что и неправильно,
но разве Антихрист может быть кем-то,
кроме анти-Израиля?

Как бы то ни было, странно и то,
что в милой реальности сей,
имени Бога не знает никто,
а имя Христа знают все.

Конечно, начальство всегда виновато,
но если ты впрямь демократ,
то за диктатуру пролетариата
люстрируй пролетариат,
причину всех наших горчайших обид,
а то он стоял у станка и стоит,
как будто никто не в ответе
за всё, что творилось на свете, —

неужто, товарищи, в мороке дней
мы так и не стали начальства умней?

Камень я в него не брошу,
потому что он хороший,
а что было между нами —
во Втором осталось Храме,
во вселенской катастрофе
и, конечно, на Голгофе.

Так не бывает, но было бы дельно —
кесарь отдельно, котлеты отдельно,
чтоб за обед у себя на столе
тенью живой не болтаться в петле.

Мало ли что не умеет смотрящий —
космос и этак и так настоящий —
кто, господа, на какой из планет
любит котлеты, а кесаря нет?

Время хорошее или плохое,
разве нельзя обозначиться в хоре,
где, опасаясь за голоса медь,
можно в конце концов вовсе не петь?

Наши дела обязательно глухи —
кажутся данностью кесарь и мухи,
что пробиваются в частную жизнь,
как за неё иногда ни держись.

Нам не понять, как не канули в леты
кухни, где мамы готовят котлеты.

От эры к эре
канва сквозная —
народы верят,
евреи знают,
что хоть и сложно,
но благородно,
ведь верить можно
во что угодно.

Германия – гибрид,
и ничего не значит,
что Геббельс говорит —
нельзя ему иначе.

Стихи, конечно, это сумасшествие
поболее, чем первое пришествие, —
ещё, пожалуй, несколько сырое
в деталях всяческих… а то и чем второе.

За столом у нас не лишний
и, пожалуй, даже пуще
Вездесущий и Всевышний,
да ещё и Всемогущий.

Космонацисты и космополиты
кровушкой, а не водою разлиты,
хоть их водою и не разольёшь:
нация – правда и космос не ложь.

И на войне, и в тюрьме, и в столовой
нет ничего, кроме честного слова,
и хоть до Лондона вырежь Париж,
только себя одного и казнишь,

будучи крайним в любой нумерации, —
но до чего хороши декорации,
смена которых не кажется сном,
ночь или всё ещё день за окном.

При фюрере всё будет, как в аптеке,
аптекарскими взвешено весами,
поскольку немцы – недочеловеки
и толком ничего не могут сами.

Пускай никто не забывает
ни до, ни после Заратустры —
религий мирных не бывает,
причём ни письменно, ни устно,
чему примером служит Сирия,
что освещают свитки Торы —
зато бывают перемирия
и мирные переговоры.

Жизнь настолько непроста,
что не знаешь, как не скурвиться:
есть евреи за Христа,
есть евреи против Гурвица.