Петр Межурицкий - Послание сверчку. Стихи и поэмы

2.
Он появился на свет и выжил
во время войны Трехтысячелетней
в семье партократа и белошвейки,
а может быть, и в другой семье.

Во всяком случае, он не умер
до того, как закончил колледж,
построил дом, выдал замуж дочку,
увидел Париж и покинул службу
в чинах, приличных его летам.
Через двадцать минут
после смерти лёгкой,
которой он не успел заметить,
на эту землю пришёл Мессия
во славе, в силе и на осле.

3.
Он родился таким,
что лучше бы не родился,
о нём и песни ещё при жизни
его почти всенародно пели
о том, что он гимназистку Веру
в колодце будто бы утопил.
Потом, конечно, цареубийцей
став, он и царство себе присвоил,
чиня невиданные злодейства
на протяжении многих лет.
Когда, напившись невинной крови,
при полноте абсолютной власти
он всё же умер своею смертью,
тогда в тот час, как его не стало,
пришёл Мессия творить добро.

Какой бы кто бы ни сделал выбор,
о ком бы что бы ни говорили,
гадать мы можем лишь в свете смерти,
кому действительно повезло.

Расселся, понимаешь – Громовержец,
устроился – и бабы, и богини
к его услугам, а ещё бессмертен,
да и проблем не знает бытовых —
короче говоря, зажрались боги:
кому не позавидуешь – тот Бог,
с чем человеку легче примириться —
ну как благополучного любить
от всей души и как себе признаться,
что он во всём удачливей тебя,
поскольку такова его природа?
А вот кого повяжут злые люди
и мордой об асфальт до самой смерти,
и ни ему ни званий, ни наград,
тогда и наградить его не в тягость
для психики посмертною любовью
и можно даже гением признать,
да что там, право – хоть Творцом вселенной,
вот до чего людей довёл Олимп —
ему то что, когда бессмертны боги.

«А если Бог изменит имидж,
то станет эта весть благой?» —
спросил в районе Гринвич-Виллидж
меня скорей еврей, чем гой, —

он глубь времён провидел зорко,
и речь его была тонка —
типичный гражданин Нью-Йорка,
не от сохи, так от станка.

Эти строки он писал, ни с кем не споря,
абсолютной очевидностью дыша:
«Лучше жить в глухой провинции, у моря;
рекомендую США».

Ни на что тот не способен,
кто ни разу не съедобен,
и отрада для меня
пожиратели огня.

Разве райские селенья
только для совокупления?
Не тревожься, мой осёл,
всё проходит, да не всё.

И опять на Фридрихштрассе
я скажу несчастной расе,
что в ближайшие три дня
вся надежда на меня.

И примерно в этой фазе
на арену выйдет кайзер,
как всегда, учён на вид,
и себя благословит,

словно тупо глядя в воду,
и опять решать народу,
созерцая формы обе,
кто ни разу не съедобен.

Я осла сменю на посох,
раз уж кайзер – самодур,
а народ у нас – философ,
в каждой хате – любомудр.

Хоть свысока поплёвывай на шторм,
хоть вырубайся до седьмого пота,
в искусстве гениальное – ничто,
в искусстве лишь божественное – что-то.

Здесь каждый город, как лакей
и что ни княжество, то рай,
и это в принципе ОК
и не без послевкусья драйв,