Евгений Дубровин - Урал улыбается

Тут Соловей являть свое

искусство стал:

Он Соловья другого освистал.

3

— Ты сер, а я, приятель, сед! —

Сказал, в роман вчитавшись,

дед.

Однажды утром, когда меня одевали, чтобы отнести в ясли, я громко заорал и стал брыкаться ногами. Говорить я еще не умел, но орал и брыкался изо всех сил. Мама поняла, что я не хочу в ясли. Она позвонила к себе и осталась на весь день со мной дома.

Потом я заорал и не пошел в детсад. Бабушка приехала из деревни, досрочно вышла на пенсию и посвятила себя мне.

Как-то я заорал, затопал ногами и не пошел на елку. Мой костюм Айболита отдали соседскому мальчику.

Потом я, помню, уже не орал, а ставил вопрос. Я сказал: либо мы будем собирать металлолом, либо готовиться к экзаменам на аттестат зрелости. Решили, что экзамены главнее. Но я видел в окно — они собирали металлолом! И при этом бегали и смеялись. А у Люськи Челкиной раскраснелись щеки и глаза сверкали, как фары. Нет, как звезды.

Потом я исхитрился и принес справку, что мне не с кем оставить престарелую бабушку и поэтому я не могу поехать со студенческим строительным отрядом. Все лето я вспоминал, как они погружались в вагоны и как Люська Челкина искала кого-то глазами. Я стоял за газетным киоском, меня не было видно.

Однажды я понял, что без Люськи Челкиной не могу. Струхнул порядком, но потом уговорил одного врача и принес Люське справку, что я сумасшедший в четвертом колене. Люська поглядела на меня огромными глазами и вышла за кого-то замуж.

Я тоже женился на ком-то, когда надоело ходить в столовую. Жена хотела ребенка, но я сказал, что когда-нибудь потом. Как-то я вернулся с работы, жены не было дома. Больше мы не встречались.

Потом, помню, я увидел в окно, что ко мне идут бывшие одноклассники — приближался вечер встречи. Я взял зонтик и выпрыгнул из другого окна.

Долгое время я мечтал о собаке. Мне хотелось терьера, и солнечным воскресеньем я поехал на рынок. Интеллигентный старичок продавал чудного лохматого щенка. Я погладил собачку, дунул ей под челку и конфиденциально сообщил старичку, что не могу купить щенка, так как уезжаю на год в Африку.

Когда меня провожали на пенсию, сослуживцы хотели скинуться на банкет, но я сказал, что у меня печень.

Однажды я сидел перед телевизором и вдруг почувствовал, что невероятно, до помрачения разума хочу увидеть Люську Челкину. Я быстро надел калоши и направился к ее дому. Смотрю, она идет навстречу, кефир в авоське несет. Увидела меня, остановилась, долго вглядывалась, потом спросила: «Это ты? Я уж думала, не придешь». Я хотел заплакать и поцеловать ее худенькую, как птичья лапка, руку, но вместо этого приподнял шляпу и сказал: «Извините, вы меня с кем-то путаете».

Я вернулся домой, снова сел перед телевизором и задумался над своей непонятной жизнью. Почему у меня все так получилось? Я проследил все свои вехи до самого начала, настойчиво разыскивая ошибку. И кажется, нашел. Меня не так поняли. В то утро, когда я орал и брыкался ногами, мама решила, что я не хочу в ясли. Но я не потому, видимо, тогда брыкался, что не хотел в ясли, а потому, что хотел идти своими ногами. Вот она, ошибка! Вот откуда «есть пошло» все остальное. Облегченно вздохнув, я умер.

— Батюшки, Дамбуков опять на работу не вышел! В резерве один Сережка — ученик. Так ведь зелен, не потянет… Надо идти к Дамбукову. Поклониться.

В дамбуковском подъезде меня трясти начало. Не впервой! Знаю, на что иду.

— Кирилл Игнатьич, можно заглянуть?

— Ну, загляни, мастер, коль поясница не болит. Я тут только бутылку почал.

— На работу бы, Кирилл Игнатьич, — говорю, холодея.

А он из-за стола медленно стал расти-подниматься, словно джин из бутылки.

— Ты не беспокойся, — говорю, — с оплатой все будет в ажуре… Полсмены уже прошло… Поставим полную…

Дамбуков до люстры дорос и багрецом налился. Я — к дверям. На всякий случай. Оттуда лепечу:

— Десятку за выход!

Вовремя дверью прикрылся — на мне стакан бы рассыпался. Граненый. Когда по перилам ехал, успел выкрикнуть:

— Пятерку — от себя!

Тут слова мои потонули в грохоте — Дамбуков вдогон детский велосипедик в пролет кинул.