Сталин шутит...

— Писательские организации не занимаются этим…

— Но ведь он ваш друг!

Пастернак замялся, а Сталин продолжал:

— Но ведь он же мастер, мастер!

Пастернак ответил, что это не имеет значения и тоже продолжал:

— Почему мы все о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами встретиться и поговорить.

— О чем?

— О жизни и смерти.

На этом разговор оборвался: Сталин не прощаясь положил трубку.

Много позже сей литературно-бытовой трус уверял, что если бы он не хлопотал за Мандельштама, то Сталин вообще не узнал бы об этом деле. И еще он, дескать, думал, что Сталин проверяет, знаком ли Пастернак со скандальным стихотворением, поэтому и отвечал, мол, уклончиво. Учитывая дальнейшую биографию г-на Пастернака, который сочинил бездарного «Доктора Живаго», тайком вывезенного и опубликованного на Западе в 1957-м, получил за него незаслуженную (присужденную исключительно за махровый антисоветизм) Нобелевскую премию, потом испугался и отказался от нее, желание смеяться пропадает. Скорее хочется плеваться. И восхищаться разящим сталинским сарказмом.

Было это в 1936 году. Я, никому не известный литератор, очень хотел попасть в Колонный зал на похороны Горького. Попросил Зощенко достать пропуск. Достал. Когда направлялся туда, вдруг увидел — на улице продают горячие сосиски в пакетиках. Купил и довольный вошел в Колонный зал. Думал, где-нибудь в гардеробе оставлю. Но у меня пропуск оказался особый — провели сразу в помещение за сценой. Там находились Ворошилов, Молотов, Калинин, другие руководители, много известных писателей.

Вскоре меня вызывают по фамилии. Военные надевают мне на руку траурную повязку и ведут на сцену — стоять в почетном карауле. Куда сосиски девать? Я первому попавшемуся, полуобернувшись, говорю:

— Пока я там откараулю, покараульте мои сосиски.

Оборачиваюсь, чтобы передать пакетик в надежные руки. До боли знакомый усатый человек с трубкой внимательно смотрит на меня:

— Не беспокойтесь, ваши сосиски будут в полной сохранности.

Тут меня окружают и вместе с другими ведут в почетный караул. Стою — волнуюсь. Возвращаюсь. Подходит ко мне военный, отдает честь:

— Вот ваши сосиски, товарищ Поляков.

…Это был писатель B. C. Поляков. Можно лишь гадать о том, чего он натерпелся, пока, всучив вождю злополучный пакетик, стоял в карауле.

Сталин пригласил к себе четырех ведущих кинематографистов страны и спросил, что им нужно для успешной работы.

М. И. Ромм пожаловался на чисто коммунальные трудности: ютится в маленькой комнате, жена болеет — нужна квартира.

— Хорошо. Будет вам квартира.

В. В. Пудовкин объяснил, что атмосфера столицы мешает ему сосредоточиться, он может творчески работать только за городом — нужна дача.

— Хорошо. Будет вам дача.

И. А. Пырьев сказал, что дача у него есть, но добираться туда трудно, он устает — нужна машина.

— Хорошо. Будет вам машина.

Г. В. Александров (Мормоненко) замялся: у него столь большая просьба, что он даже не решается ее произнести.

— Говорите, не стесняйтесь, — подбодрил Сталин.

— Я хотел бы, товарищ Сталин, получить вашу книгу «Вопросы ленинизма» с автографом. Это будет меня вдохновлять больше всего.

— Хорошо. Будет вам книга с автографом.

К книге Александров получил приложение: квартиру, машину и дачу.

Кто-то скажет, что вождь был падок на лесть. А может, он просто оценил маленькие хитрости большого художника. Они же — малые художества большого хитреца. Тем более что в улучшении жилищных условия и в личном транспорте Александров нуждался не меньше других.

Любовь Орлова — звезда советского кино, взошедшая в 1930-х годах. Не раз снималась в фильмах своего мужа — мэтра советского кино Г. В. Александрова. Популярность актрисы была огромной. Как-то раз Сталин в присутствии Александрова спросил Орлову:

— Муж не обижает?

— Иногда обижает, — кокетливо ответила она.

Сталин сделал страшные глаза:

— Скажите ему, что если будет вас обижать, мы его повесим.

Александров не подозревая подвоха:

— За что повесите, товарищ Сталин?

Сталин торжествуя:

— За шею.

У этого эпизода есть еще более смешная и живучая версия.

Сталин сидит на спектакле во МХАТе. После антракта Константин Сергеевич Станиславский и другие руководители театра вглядываются в лицо вождя, пытаются понять, понравилось представление или нет. Сталин отмалчивается. Наконец Станиславский, который не желает ждать занавеса, не выдерживает, спрашивает: