Сталин шутит...

«Сталинская эпоха ушла в прошлое, осужденная, оплеванная, окарикатуренная, но не понятая», — писал философ Александр Зиновьев, некогда убежденный антисталинец, диссидент-антисоветчик со стажем. Многое переоценивший, особенно в результате горбачевской перестройки и постперестроечных трагедий, он продолжал: «Сталинская эпоха была юностью советского общества, периодом превращения его в зрелый социальный организм. И хотя бы уже потому она заслуживает нечто большего, чем осуждение: она заслуживает понимания».

Понять и познать Сталина и сталинизм бывает и просто, и нелегко одновременно. Таково диалектическое свойство любого мало-мальски заметного явления в истории. Сталинский же период не зря назван ЭПОХОЙ, для осмысления и извлечения соответствующих уроков которой требуется намного больше времени, умственных сил, основательного нравственного потенциала, чем для любого другого периода мировой истории. Эпоха была счастливой и трагической, цельной и противоречивой, но осталась уникальной и великой, пронизанной неизбывной мудростью и… искрометным юмором. Поэтому изучать ее, дивиться ей будут многие поколения.

Труднее всего понимать ее реальности тому, чья голова замусорена агитками и антисталинскими сочинениями, в изобилии преподносимыми телевидением, радио, печатью. Пресловутая и лживая «свобода слова» — это пародия и на свободу, и на слово, и на саму мысль — атомизировала массовое сознание, то есть разбила его на неспособные к осмысленному интегрированию части. Особенно на Западе. Но и у нас для значительного количества людей история страны и мира остается неизвестной или малопонятной, а чувство юмора — атрофированным.

Свобода — вещь достаточно серьезная как в философском, так и в практическом плане. Но попадаются профессионалы и любители от свободы, которые воспринимают и обращаются с этой норовистой лошадью так, как детишки с деревянной лошадкой на колесиках. От них слышишь: «Но меня же в сталинском СССР могли посадить за анекдот о вожде. Нет, не надо мне такого режима, при котором за анекдот сажают…» [1] Слово «анекдот» вошло в русский язык в конце XVIII — начале XIX вв. Так называли более или менее правдоподобную историю о каком-нибудь видном персонаже из прошлого или настоящего. Это придавало остроту и легкое изящество светской беседе. К началу XX в. анекдот из аристократической среды перекочевал в мещанскую. Появились пошлость и плоский юмор. Многие представители знати стали считать рассказывание анекдотов дурным тоном. В сущности говоря, такой процесс шел и в других странах. Тем не менее, народ полюбил анекдоты. Самые блестящие образцы жанра фактически построены на сюжетах из многовекового фольклорного богатства. Более того, многие из них рождались в гуще народной, обретали некую воспитательную функцию. Да и философии в них прибавилось. Классификация анекдотов довольно сложная, даже путаная. Но я бы разделил их всего на два типа: полезные и мусорные.

Известно ироническое выражение: не учите меня жить, лучше помогите материально. Учитывая, что на постсоветском пространстве организаторы плача по свободе обрели не только любимую игрушку, но и солидное финансовое положение, можно было бы надеяться услышать: в материальной помощи не нуждаюсь, лучше научите меня жить. Увы. Обожравшееся брюхо к науке жизни глухо. Поэтому без всяких потуг на учительство просто довожу до сведения тех, кто наслышан про анекдотобоязнь в эпоху товарища Сталина.

Во-первых. Необходимо делать серьезную поправку на время и обстоятельства. До Второй мировой войны во всех сопредельных государствах (кроме Монголии) царили фашистские или полуфашистские порядки. Прибавим сюда десятки стран поодаль да сотню колоний. Тамошнее население шуточками в адрес правящих государственных мужей сильно не расслаблялось. Помалкивало.

Во-вторых. В мадемуазельно-марсельезной Франции поострить в винном погребке о власть предержащих, действительно, допускалось. Но попробовал бы кто-нибудь из подданных английской короны громогласно пройтись по адресу носителя этой короны, находясь в зоне досягаемости правоохранительных слуг их высочества! Да что там Англия. Никто из «всяких прочих шведов» (разного географического местоположения) не отваживался прилюдно каламбурить по поводу своих августейших особ.